Он вошел, и бедствие было написано на тонких чертах его лица и в каждом движении его стройной изящной фигуры. Он принес дурную весть о том, что еще один город последовал примеру Бергамо.

Подеста из Брешиа, бежавший, переодевшись крестьянином, чтобы спасти свою жизнь, только что добрался до Венеции и разыскал Дожа с печальным рассказом, что Брешиа, подобно Бергамо, провозгласила нынче свою независимость и установила Дерево Свободы, у подножия которого, в насмешку над Венецией, склонился лев Св. Марка, посаженный на цепь.

— Мы начали платить ужасную цену за слабоволие Манина, — заключил Корнер. — Республика распадается.

Граф сидел потрясенный, уставившись в пространство, тогда как инквизитор напрягал свой слабый голос в ужасающем описании. Порядок должен быть наведен без промедления, пока якобинская зараза не распространилась на другие подвластные города. Если сам Сенат не возьмется за это дело, то нужно созвать Большой Совет, чтобы он взял на себя всю полноту ответственности и власти.

Затем, наконец, граф пробудился. Он заговорил с гневной горечью:

— После допущенных нами ошибок, упущенных нами возможностей, последовательной скупости и эгоистичности политики, проводимой нами, можем ли мы рассчитывать на героизм? Если мы не можем, то ничего не остается, кроме как покориться расколу этой Республики, которая была столь величественна в течение тысячи лет. Взгляните на это.

Он протянул Корнеру письмо, полученное им от Марка-Антуана.

Когда инквизитор прочитал его, он дрожащим голосом спросил, откуда это письмо.

— Из того же источника. От Мелвила, — улыбнулся граф печально. — Вы очень поторопились предположить, что он бежал, прознав об аресте, а я на мгновение так растерялся, что готов был поверить, что вы правы. Но теперь я знаю правду. Была попытка убить его в ту самую ночь, когда вы послали арестовать его; и это покушение почти достигло цели. С тех пор он висел между жизнью и смертью. Его первым действием, когда он достаточно окреп, чтобы совершить какое-то усилие, было отправить мне это ценное сообщение — нечто, сделанное с величайшим риском для него самого. Я верю, что это убедит вас, ибо в ваших интересах он и работает. Но давайте немедленно передадим письмо.

Эти сведения должны быть сообщены Дожу. То решающее усилие, необходимость которого диктуется временем, должно быть предпринято, или мы непоправимо опоздаем, обреченные стать австрийской провинцией, живущей под той властью, которая является уделом покоренного народа.

Корнер позволил себе несвойственную ему злость в высказываниях.

— Разве эта баба Манин пойдет на такое? Или он покорится этому с тем же спокойствием, с каким он позволил нашим провинциям быть растоптанными каблуком иноземных солдат-головорезов?

Пиццамано поднялся.

— Большой Совет должен заставить его; необходимо принудить Сенат к решительным и незамедлительным действиям. Больше не должно быть пустых обещаний о проведении приготовлений к случайностям — обещаний, которые впоследствии ни к чему не приводят. Вендрамин должен распорядиться своими барнаботти в этой заключительной схватке против сил инерции.

Эмоции овладели им, и в своей взволнованности и энергичной жестикуляции он стал почти театрален.

— Если мы должны погибнуть, так давайте, по крайней мере, погибнем как достойные люди — потомки тех, кто добыл славу Венеции, а не как слабые уступчивые женщины, в которых Манин нас уже почти превратил.

Большая потеря крови в авантюре с убийством на Корте дель Кавалло так ослабила Вендрамина что в течение десяти дней после этого он вынужден был сидеть дома. Хотя благоразумные размышления о здоровье диктовали ему оставаться там подольше, тем не менее, соображения о происходящем требовали, в свете политических событий, продолжать действовать.

Поэтому в тот же день, который застал Марка-Антуана пишущим свое предупреждение графу Пиццамано, Вендрамин отважился выйти, вопреки своей слабости и недостаточно излеченной ране.

Погода стояла мягкая и ласковая, и солнечный свет оживлял дома отражающиеся в темной синеве вод. По ним он несся, развалившись на подушках фелцы, кожаные занавески которой были раздвинуты. Он был тщательно одет в сиреневый с серебром костюм, который, по его мнению, очень шел ему, а его блестящие золотистые волосы были заботливо подстрижены и уложены. Уход за его раной, которая была на стыке плеча и шеи, требовал повязки для его левой руки. Но, учитывая необходимость скрыть свое ранение, ему пришлось держать руку перед собой, зацепившись большим пальцем за пуговицу жилета Он надеялся, что это не покажется неестественным и не привлечет особого внимания.

Его гондола плавно скользила к западному концу Большого Канала мимо освещенного солнцем купола церкви Санта-Мария де Салуте и дальше, пока не свернула в канал Сан-Даниэле. В тесных водах этого канала она разминулась с другой гондолой, усердно разгоняемой двумя гондольерами, в которой мессер Корнер уезжал из дома Пиццамано.

Вендрамин приехал как раз вовремя, чтобы предупредить желание графа послать за ним.

Пиццамано высказывал это намерение, когда снизу плеск воды под челном и протяжный зовущий крик приближающегося гондольера привлек внимание Доменико. Высокое окно балкона около которого он стоял, было открыто. Он подошел и наклонился через перила

— Вы избавлены от хлопот, — объявил он. — Вендрамин здесь. Лицо графа немного просветлело. Отметив своевременность его приезда он вновь обратился к необычному факту недельного отсутствия Вендрамина.

— В самом деле, точно с момента покушения на Марка-Антуана — сказал Доменико.

Его тон стал столь холоден, что отец окинул его быстрым взглядом.

— Вы усматриваете связь?

— Она может существовать. Во всяком случае, вероятно, было бы благоразумно не давать Вендрамину заподозрить источник важных сведений об этом французском плане.

— На что вы намекаете?

— Марк лежит в постели во французской миссии. Для него может быть очень опасным распространение известия о том, что он там находится. Будет лучше сказать лишь о том, что у вас есть веские причины быть уверенным, что именно в этом и состоят намерения Франции. Если вы упомянете, что мессер Корнер только что был здесь, вы оставите Леонардо в уверенности, что поставщиком этих сведений был мессер Корнер.

Граф мрачно кивнул.

— Прекрасно.

Мессер Вендрамин вошел с веселостью, которая стоила ему больших усилий. Он ощущал, что глаза Доменико, в котором он

всегда чувствовал врага, исследовали его с головы до пят, примечая его бледность и темные пятна под глазами, и долго оставались на его руке, которую он старался держать перед собой с естественным видом.

Он ответил на вопрос графа о причинах своего отсутствия утверждением, что болел. Сославшись на свою слабость, Вендрамин попросил позволить ему сесть и выбрал себе стул. Граф и его сын оставались стоять: капитан у окна, спиной к свету и лицом к гостю; а граф расхаживал по маленькой комнате, объясняя ситуацию, раскрытую письмом Марка-Антуана.

Затем он подробно остановился на отступничестве Бергамо, о чем Вендрамин уже знал, и Брешиа, что было для него новостью.

— Вы понимаете, — сказал Пиццамано, — что надо сделать, причем сделать немедленно, чтобы Республика продолжала существовать. Можете ли вы сейчас так же, как и прежде, положиться на барнаботти?

— До последнего человека. Они сплоченно пойдут за мной.

Вендрамин говорил без колебаний. У него не было ни малейших сомнений в том, что его нынешнее положение то же, что и до того, как он согласился на задание, навязанное ему французами. То было особое и отдельное задание. Это не было предложением пресечь его политическую деятельность или изменить приверженности его курса.

Граф стоял прямо перед ним.

— Могу я полностью рассчитывать на вас или нет? Пиццамано, умоляя голосом и глазами, выдал, сколь сильно он зависит от ответа, открыл Вендрамину возросшую выгоду, которую ситуация предоставила ему.