Такова картина, которую я увидел, когда, медленно спустившись по веревке, достиг дна знакомой мне подводной долины. Сделав петлю на веревке, я накинул ее на ногу и, расслабив мускулы, предоставил прибою медленно раскачивать меня взад-вперед. Прекрасные синие, лиловые, зеленые и золотые тона исчезли, словно никогда и не существовали. Лунные лучи, просачиваясь сквозь прозрачную воду, отбрасывали длинные, дрожащие тени в ложбину, делая ее еще более сумрачной и таинственной, чем обычно. Огромные каменные деревья застыли, как серебристые призраки. Их угловатые пальцы, окаймленные белой полоской света, умоляюще тянулись вверх, туда, где бушевал прибой. Вода там преображалась в бледно-серую ртуть. Огромные массы жидкой платины и застывшего алюминия схлестывались друг с другом, вскипая крупными пузырями и тончайшей пеной. Это был ландшафт в одной краске. Главными компонентами цветовой гаммы были серебристые, серые и водянисто-черные тона. Сверкающие у поверхности, они постепенно тускнели и сливались один с другим по мере приближения ко дну. На глубине в сорок футов они становились совершенно неразличимыми.
Наиболее интересным в этой картине был коралловый лес с его одетыми в серебро вершинами. Днем великолепие прибоя наизнанку, блиставшего всеми оттенками солнечного спектра, затушевывалось и подавлялось буйством красок подножия рифа. При лунном освещении все неистовство и мощь разбивающихся волн выражались в одном цветовом образе: в холодном, ледяном свете. Буруны вскипали, вздымаясь, пенились и разбивались, составляя сплошную блестящую полосу, уходившую в зенит. При этом, как и днем, ошеломляющее впечатление производила тишина. Она внушала трепет в гораздо большей степени, чем вид пенящихся волн. Казалось немыслимым, что все это неистовство беззвучно. Глянув вниз, в сторону неисследованных океанских бездн, я понял, что так и должно быть: в этом затопленном, навеки отторгнутом от земной атмосферы царстве нет места для звуков. Нет места для звуков, и лишь крошечная лазейка — для света. Еще несколько шагов в сторону открытого моря, несколько ярдов вниз по склону — и свет исчезнет, так же как и звук. Там начинается абсолютная темнота и немота. Холодок пробежал у меня по спине, и, содрогнувшись, я оторвал взгляд от бездны и сосредоточился на кораллах.
Как в дневное время, сотни рыб плавали между ветвями коралловых деревьев. Но те ли это рыбы, которых мне уже случалось видеть? Сейчас передо мной были просто смутные формы и тени, движущиеся призраки, однообразные и одноцветные, лишь в виде исключения загоравшиеся на мгновение серебристым или жемчужно-белым светом. Все цвета, по которым можно было бы определить рыб, отсутствовали. Синие и красные морские попугаи, золотые и оранжевые луфари и гранты — все они были окрашены совершенно одинаково. Сразу я опознал только бледную лунную рыбу, которая и названа соответственно своему виду. Она выплыла из глубокой норы, медленно очертила дугу в пространстве, достигла высшей точки и плавно, как ее небесная тезка, опустилась на край земли. Словно подчеркивая сходство, она еще вращалась при своем движении по подводному небосклону. Сначала она была тоненькой, как бы только народившейся, затем начала округляться, достигла полнолуния и наконец исчезла, превратись в узенький серп луны.
Лишь по общему виду и манере плавать можно было определить, к какому виду и роду относится та или другая рыба. В полусвете рыбы-бабочки и сержант-майоры выглядят одинаково, но легко различимы по манере двигаться. Сержант-майор плавает рывками, скачкообразно, то и дело останавливаясь; плавниками он работает неторопливо, если только не испуган. Рыба-бабочка, плавая, вибрирует всем телом. Рыба-ангел парит, как и полагается ангелу, а похожий на нее округлыми очертаниями тангфиш как бы дрейфует по течению.
Есть рыбы — морская игла,[88] например, — которых можно сравнить с летящей стрелой. Летучая рыба и труба-рыба тоже принадлежат к этой категории. Луфарь, грант и скап разгуливают у самого дна при помощи медленных волнообразных движений тела. Их отличительная черта — гибкость. Тут же на дне шныряют рыбы, которые презирают медлительность. Среди них я увидел тарпона — возможно, того самого, который выскочил из воды, когда мы стояли на якоре. Если немного понаблюдать рыб, их можно распознавать по манере плавать, как птиц определяют по полету. Несколько раз, однако, я грубо ошибался. Мимо меня, например, пронеслась большая стрелоподобная рыба, и я механически причислил ее к сарганам. Но, увидав ее в другом ракурсе, распознал барракуду. В темноте она выглядела еще свирепее, чем обычно, и я почувствовал большое облегчение, когда она убралась. Но еще больше я испугался гигантского морского окуня, которого уже наблюдал днем в его логове. Дело было так. Мне наскучило болтаться как маятник на веревке и, высвободив ногу из петли, я соскользнул на дно. Не выпуская из рук веревки, чтобы какой-либо каприз течения не застал меня врасплох, я вприпрыжку добрался до своего любимого морского веера и присел на дно, обхватив коралл ногами. Нора гигантского окуня была хорошо видна мне отсюда, но в ней стоял такой мрак, что невозможно было разглядеть, дома ли он. Мне было известно, что морской окунь — ночная рыба, и хотелось узнать, где он сейчас находится. Я стал поворачиваться вокруг коралла, высматривая его, как вдруг он смутно возник в нескольких дюймах от моего шлема; в темноте он принял какие-то невероятные размеры. С диким криком — будь это на суше, он разнесся бы на добрую пару миль — я подпрыгнул и вылетел едва ли не к самой поверхности. Я пронесся над всей подводной ложбиной и, уже опускаясь вниз, остановился внезапно, но без особого толчка, потому что веревка, натянувшись до предела, задержала меня. Тогда я снова направился к тому месту, где находился гигантский окунь — он все еще стоял там же. На этот раз, уже вполне оправившись, я легко опустился на каменистое дно в нескольких футах от неподвижной рыбы. Она слегка подалась назад и снова застыла на месте.
Мне стало совестно, что я так глупо вел себя. Но внезапно увидеть такую громадину у себя под носом — пусть даже я сам высматривал окуня — для моих нервов было все же чересчур.
Минуту или две окунь разглядывал меня, потом медленно переместил свое огромное тело в тень, а я направился к большому кораллу, возле которого часто отдыхал днем, и пристроился в его нише. Тут по крайней мере не приходилось бояться нападения сзади. Почувствовав себя в безопасности, хотя нервы мои все еще были напряжены, я принялся наблюдать.
Совершенно естественно и в духе подводного мира, что после этого неприятного случая меня ждал превосходный сюрприз. Он настолько не имел ничего общего с историей с морским окунем, что у меня прямо-таки захватило дух от восторга. Я сидел, стараясь по виду определить рыб, тенями сновавших у самого дна, как вдруг свет померк. Луна скрылась в тучах, подумал я и, высунувшись из своего убежища, поглядел наверх. Рыбы шли параллельно рифу. Вероятно, их было тут несколько сот тысяч — я не видел конца стаи. Рыбы проплывали ряд за рядом, перемежающимися черными и серебристо- белыми полосками, и это производило впечатление сверкающего ковра, сотканного из живых пылинок. Косяк медленно раскололся — место раздела представилось в виде большой освещенной полосы — и изменил направление; когда он поворачивал, лунный свет отразился от тысяч серебристых тел длинными широкими полосами, от которых дно вспыхнуло на короткий миг и тут же погасло. Затем последовала новая вспышка: чем-то испуганный, косяк в панике метнулся в сторону. Проплыв футов двадцать, он замедлил движение и возобновил свой марш вдоль стены рифа. Внизу все эти маневры отражались в виде тончайшего узора лунных бликов, скользивших по песчаному дну. Они плясали и кружились, по мере того как волны меняли направление лучей света. Весь подводный мир, казалось, раскололся на мельчайшие частицы света и тьмы.
Я снова взглянул вверх. Косяк шел теперь в другом направлении. На этот раз он уже не поднимался к поверхности вдоль каменной стены, а опускался вниз, в океанские глубины. Это был настоящий живой водопад. Длинные нити сверкающего металла и снопы серебристых блесток переплелись в одном ярком потоке. Это длилось две минуты, затем последняя вспышка — и стая скрылась из виду.
