Я хотел подняться наверх по спасательной веревке, как вдруг обнаружил, что, возясь с раковинами, выпустил ее из рук и ее куда-то отнесло. Это не страшно, потому что в случае необходимости можно было подняться и по воздушному шлангу. Но не лучше ли все же найти веревку? Я стал ходить на ощупь кругами, махая вытянутыми руками. Не прошло и нескольких секунд, как веревка была найдена. Заткнув раковину за пояс, я полез вверх и, поднявшись футов на десять, заметил внизу смутную серую тень, двигающуюся в толще воды. Не зная, что это такое, я счел за благо поскорее выбраться на поверхность. Под килем лодки я задержался, положил раковину и снова опустился футов на шесть.
Я взглянул вниз. Дно казалось очень далеким — обман зрения, возникающий благодаря рефракции света в воде. В центре моего поля зрения висело облачко поднятой мною мути. Оно медленно рассеивалось, окруженное по периферии снующими рыбами. Они явно были чем-то возбуждены, и из голубой дали прибывали все новые рыбы и вливались в беспокойно двигающийся круг. Мне стало интересно, что же случилось — ведь когда я спустился под воду, вблизи не было ни одной рыбы и казалось, что здесь обитают лишь несколько наполовину ушедших своими раковинами в песок моллюсков. Внезапно круг движущейся рыбы разорвался, и из облака мути показалась голова небольшой рыбы-молота.
Мелкая рыбешка разлетелась во все стороны и, когда рыба-молот отплыла на несколько ярдов, снова сомкнула круг. Но их покой длился недолго: акула сделала неожиданный поворот и вернулась обратно. Тут только я догадался, что ее сюда привлекло. Она почуяла запах моллюсков и, рассчитывая на легкую поживу, явилась на место моих раскопок. То, что она приплыла первой, свидетельствует о том, насколько развито у нее чутье. До того как я взбаламутил воду, она была такой прозрачной, что можно было видеть на сотню футов в любом направлении. Акула почуяла запах раздавленных моллюсков и добралась до места их гибели максимум за четыре минуты. Такая скорость кажется невероятной, особенно если учесть, что течение там очень медленное. Даже если предположить, что акула находилась непосредственно за полем моего зрения, все равно скорость которую она развила, огромна. Хорошо, что я находился в замутненной воде. Ведь иначе я мог случайно взглянуть наверх и увидеть страшную рыбу, низвергающуюся на меня как гром среди ясного неба. Это было бы уж слишком.
Ил начал оседать, и теперь видна была эта акула. Она сновала над самым дном, обнюхивая то место, откуда торчали раковины, выказывая поразительную энергию и ни секунды не оставаясь неподвижной. Положив палец на палец, чтобы все обошлось благополучно, я скользнул вниз по веревке, задержался на полпути и с силой продохнул воздух через нос, чтобы ослабить давление, от которого внезапно заложило уши. Вскоре внутри шлема что-то пискнуло или скрипнуло — и давление пришло в норму. Проскользнув по веревке оставшиеся шесть футов, я спрыгнул на песок и постоял некоторое время, набираясь духу. Поскольку рыбина не достигала в длину и шести футов, я чувствовал себя более или менее уверенно. Будь она крупнее, пожалуй, не стоило бы рисковать. Но я впервые в жизни видел живую рыбу-молот, и мне не хотелось упускать случая познакомиться с ней.
Нельзя себе представить более фантастического существа. От жаберных щелей до хвоста это обыкновенная акула, гибкая и грациозная. Но от жаберных щелей к кончику носа — это что-то совершенно несообразное, не рыба, а пародия на рыбу. Нелепейшая голова, на крайних точках которой посажены маленькие глаза; длинные узкие щели спереди — это ноздри, каких нет ни у одной акулы. При таких огромных органах обоняния не удивительно, что она так быстро почуяла моллюсков. Когда рыба повернулась, я разглядел, что рот находится значительно позади того, что называется молотом, то есть наростов по бокам головы. Снизу рыба была светло-желтого цвета, сверху — темно-коричневого со слегка проступающими крапинами. Мне ужасно хотелось понять, какой цели служит эта удивительного строения голова, но никаких указаний на этот счет я не нашел.
Каковы бы ни были функции молота, ясно, что он моему чудовищу ничуть не мешал: такой подвижной акулы я еще не видел. Если в семействе акул песчаных акул можно уподобить жителям наших южных штатов — ибо ничто, кроме страха, не заставит их двигаться в ускоренном темпе — то рыба-молот своим темпераментом похожа на жителей Нью-Йорка. Брызжа энергией и нетерпением, они неустанно снуют с места на место, работая как дьяволы, чтобы заработать на хлеб, мчась сквозь жизнь, как будто самое их существование зависит от скорости.
Взбудораженная тем, как легко ей достался обед из моллюсков, рыба-молот с невероятной быстротой сновала над местом недавнего пиршества. Аппетит у нее, вероятно, только разыгрался, ибо она принялась охотиться за маленькими губанами; привлеченные запахом моллюсков, они легкомысленно покинули свое убежище — одинокий коралловый куст, еле видный в толще воды. Одному из губанов удалось спастись. Он стремглав юркнул в щель на дне, вырытую каким-то животным, ибо вокруг входного отверстия была возведена насыпь из ила. Другому не повезло: он совершил ошибку, бросившись напрямик к своему коралловому дому. На моих глазах акула продемонстрировала неслыханный акробатический трюк — ничего подобного я не видел за многие часы пребывания под водой. Она бросилась за губаном. Хвост преследуемой рыбешки вибрировал с такой быстротой, что расплывался в одно пятно. Губан мчался что было мочи, спасая свою жизнь. Но силы были слишком неравны. Большая рыба стремглав пронеслась над своей крохотной жертвой, на какую-то долю секунды повисла в воде, а затем нырнула вниз. Губан, чувствуя трагедию, нависшую над его головой, резко остановился и, извернувшись всем телом, бросился назад — увы, слишком поздно. Акула сделала великолепный иммельман, перевернувшись спереди назад по всей длине тела. Затем снова нырнула и, сделав пол-оборота, раскрыла пасть и сомкнула ее над губаном. Без малейшей передышки акула сделала еще один вираж и прошла буквально в нескольких дюймах над дном, подняв небольшой песчаный вихрь. Затем понеслась по широкой дуге, постепенно замедляя движение, остановилась на половине пути между дном и поверхностью и провисела неподвижно по крайней мере минуту. Я увидел, как она глотнула раз или два, и из ее пасти выпала маленькая серебристая чешуйка. Крутясь и покачиваясь в воде, чешуйка медленно пошла ко дну, поблескивая в лучах солнца.
Замедленное падение крошечного серебристого мотылька после столь бурных событий произвело на меня ошеломляющее впечатление. С чем это можно сравнить? Пожалуй, только с серебристым звоном осколков, падающих на землю после леденящего душу грохота автомобильной катастрофы. Я живо помню это ощущение. Какой-то безрассудный лихач сбил с дороги машину, в которой я ехал, она врезалась в телеграфный столб и сшибла его. К счастью, обошлось без жертв. И вот в памяти у меня почему-то ярче всего запечатлелся не грохот самого столкновения, а тоненький звон мельчайших осколков ветрового стекла, скатывающихся по измятому металлу в неожиданной тишине, воцарившейся после катастрофы. С тех пор всякий раз, когда я слышу звон разбитого стекла, я непроизвольно моргаю. А если мне случается вспомнить рыбу-молот, перед глазами тотчас возникает серебристая чешуйка, падающая на дно сквозь толщу лазурной воды.
Акула постояла минут пять на месте, повиснув между дном и поверхностью, затем, плавно работая всем своим сильным телом, уплыла в голубую неизвестность. Прежде чем окончательно скрыться из виду она отклонилась в сторону, чтобы обследовать что-то, чего я не мог различить. У меня было такое чувство, будто передо мной существо из какого-то чуждого мне мира. Казалось, оно явилось из глубин прошлого, чтобы провести один быстролетный час в настоящем. Тем не менее весьма вероятно, что акулы, ныне живущие в океанских безднах, будут в изобилии населять воды земного шара и тогда, когда воздвигнутые людьми города превратятся в осыпающиеся курганы, и что они будут продолжать пожирать ракообразных и рыб, как они делают это сейчас и делали в течение бесчисленных веков.
