Это событие вскружило Бэкингему голову, и желание видеть Анну стало настолько неодолимым, что он тотчас же сообщил во Францию о своем скором приезде туда в качестве посла английского короля для обсуждения ряда вопросов, связанных с Испанией. Но Ришелье уже прослышал от французского посланника в Лондоне, что в Йоркхаусе, резиденции Бэкингема, на стенах в великом множестве висят портреты королевы Франции. Кардинал счел своим долгом сообщить об этом королю. Людовик рассердился, но отнюдь не на королеву. Поверив в ее виновность, он позволил бы слишком глубоко уязвить свою мрачную гордыню. Поэтому он посчитал обилие картин одним из проявления Бэкингемского фанфаронства, формой хвастливого самовыражения, пустым бахвальством, свойственным людям, одержимым манией величия.
В итоге английскому королю сообщили, что присутствие герцога Бэкингема во Франции в качестве посла к Его Наихристианнейшему Величеству крайне нежелательно по причинам, хорошо ему известным. Прознав об этом, тщеславный Бэкингем во всеуслышание объявил о причине, «хорошо ему известной», и громогласно поклялся поехать во Францию и встретиться с королевой независимо от того, согласится на это французский король или нет. Его заявления были обычным порядком доведены до сведения Ришелье и переданы им королю Людовику. Но Его Наихристианнейшее Величество просто фыркнул, посчитав все это новым пустым бахвальством, и выкинул историю из головы.
Ришелье был обескуражен такой реакцией подозрительного по натуре короля. Она настолько раздражала и злила его, что, принимая во внимание неугасимую неприязнь кардинала к Анне Австрийской, легко поверить, что он не жалел сил, лишь бы добыть нечто похожее на доказательство и убедить Людовика, что королева вовсе не так уж невинна, как он упорно считает.
Случилось так, что один из лондонских агентов Ришелье сообщил ему (в числе других сведений о личной жизни герцога), что у Бэкингема есть тайный заклятый враг — графиня Карлайл. Между нею и герцогом существовали некогда нежные отношения, но длились эти отношения недолго, потому что Бэкингем вдруг ни с того ни с сего прервал их. Опираясь на эти сведения, Ришелье решил вступить б переписку с госпожой Карлайл и в письмах своих так ловко обработал графиню, что она (как нам поведал Ларошфуко) вскоре, сама того не понимая, стала наиболее ценным шпионом его преосвященства из всех тех, кого он приставил к Бэкингему. Ришелье сообщил ей, что прежде всего его интересуют сведения, способные пролить истинный свет на отношения герцога и французской королевы, и убедил графиню сообщать ему каждую, даже самую незначительную подробность, поскольку мелочей в таком деле не бывает. Злость графини на Бэкингема только усиливалась из-за того, что ее приходилось подавлять, ибо из опасений за свое доброе имя госпожа Карлайл не осмеливалась дать ей волю. Эта злость превратила знатную даму в послушное орудие Ришелье, и она исправно собирала для герцога всевозможные сплетни. Но все это были какие-то пустые пересуды.
И вот, в один прекрасный день, к графине попали действительно важные сведения. Когда она передала их Ришелье, у того заколотилось сердце. Из достовернейших источников графине стало известно, что алмазные подвески, которые герцог последнее время носит, не снимая, были посланы ему в знак любви королевой Франции с ее личным гонцом. Вот это была и вправду интересная весть. Таким орудием можно запросто уничтожить королеву. Ришелье призадумался. Сумей он завладеть подвесками, и дело сделано. Все остальное — пустяки. Тогда упрямой тупой вере короля в безразличие его жены к этому хвастливому расфуфыренному английскому выскочке будет положен конец — и какой! Ришелье затаился на время и послал письмо графине.
Вскоре в Йоркхаусе давали пышный бал, который удостоили своим присутствием король Карл и его молодая французская королева. Госпожа Карлайл тоже была там, и Бэкингем танцевал с ней. Женщина она была красивая, образованная и смышленая, а тем вечером и вовсе сумела очаровать его светлость, так что он, вероятно, корил себя за то, что обошелся с ней слишком легкомысленно. А графиня всеми силами давала герцогу понять, что их отношения возобновятся, как будто никакой размолвки и не было, стоит только ему этого пожелать. Она была весела, шаловлива, кокетлива и неотразима. Настолько неотразима, что очень скоро герцог, поддавшись ее чарам, покинул своих гостей и, предложив даме опереться на его руку, вышел с нею в сад. Они уединились в тени возле запруды, которую по заказу Бэкингема только что соорудил зодчий Иниго Джоунз. Миледи томно льнула к Бэкингему, позволила заботливо обнять себя за плечи и на миг тесно прижалась к нему. Герцог пылко обнял госпожу Карлайл, и тут она, прежде такая покладистая, вдруг принялась яростно сопротивляться, выкачивая неподдельное женское упрямство. Началась возня. Наконец графиня вырвалась из рук герцога и стремглав помчалась через лужайку к огромному дому, сиявшему всеми окнами. Его светлость пустился следом за ней, не зная, смеяться ему или злиться.
Он не сумел догнать беглянку и возвратился к гостям, чувствуя себя одураченным. Бэкингем пытливо высматривал госпожу Карлайл, но нигде не видел ее. Наконец он принялся наводить справки, и ему сказали, что графиня велела подать свой экипаж и покинула Йоркхаус тотчас же по возвращении из сада.
Она расстроилась, вот и укатила, решил Бэкингем. Но это было странно. Возникало противоречие: получалось, что госпожа Карлайл обиделась на герцога за то, к чему сама столь явно склоняла его. Ну, да она всегда была строптивой упрямой кокеткой! Сказав себе это, Бэкингем выкинул графиню из головы и перестал думать о ней.
Но вскоре, когда гости разъехались и огни в громадном особняке погасли, Бэкингем вновь принялся размышлять о происшедшем. В глубоком раздумье сидел он у себя в спальне, теребя пальцами каштановую бородку. В конце концов он пожал плечами, хохотнул и встал, чтобы разоблачиться ко сну. И тут у него вырвался крик, на который примчался из соседней комнаты камердинер. Ленточка с алмазными подвесками исчезла.
Обнаружив пропажу, герцог, при всем своем безрассудстве и безразличии, тотчас же почуял недоброе. Он побледнел и застыл, вытаращив глаза, на лбу выступила испарина. Это была не какая-нибудь заурядная кража. В этот вечер он навесил на себя десяток куда более дорогих украшений, каждое из которых было гораздо легче снять. Тут явно постарался какой-то французский лазутчик. Да герцог и не скрывал, откуда получил эти подвески.
И тут вдруг его озарило, будто вспышкой. Он понял, почему госпожа Карлайл вела себя столь странно и непоследовательно. Эта шлюха околпачила его. Ленточку украла она. Герцог снова сел и закрыл лицо руками. Скоро все события выстроились в его сознании в единую цепь.
Он быстро выработал план действий, которые следует предпринять, чтобы сберечь честь французской королевы. Герцог был фактическим правителем Англии, хозяином этих островов, облеченным почти неограниченной властью. И сегодня ночью он пустит в ход всю свою власть без остатка, чтобы остановить собственных врагов и врагов королевы, сколь бы изощрены и искусны те ни были. Сегодня пострадает немало невинных людей, сегодня он причинит ущерб многим. Сегодня тысячи вольнорожденных англичан увидят, что их права и свободы растоптаны. Но какое это имеет значение? Его светлости герцогу Бэкингему необходимо исправить свою оплошность.
— Бумагу и чернила, — приказал он стоявшему с разинутым ртом камердинеру. — А потом позовите сюда господина Жербье. Разбудите Лейси и Тома, незамедлительно пришлите их ко мне. Объявите, что мне понадобятся гонцы. Распорядитесь, чтобы они собрались в путь и сидели в седле не позднее, чем через полчаса.
Растерянный камердинер отправился исполнять поручение, а герцог взялся за перо и принялся писать. Наутро английские купцы узнали, что порты Британии закрыты по велению короля, как сообщил его министр, герцог Бэкингем, и что принимаются (а в южных портах уже приняты) меры по задержанию у берегов острова всех судов, больших и малых. Суда должны стоять в портах вплоть до объявления воли Его Величества. Уж не война ли? — спрашивал растерянный народ. Узнай простой люд правду, растерянность его, вероятно, еще больше усугубилась бы, хотя и приобрела бы несколько иной оттенок. Гонцы неслись во весь опор (наверняка гораздо быстрее, чем любой посланец, ищущий убежища во Франции), и блокада портов, соответственно, была осуществлена очень быстро. И вот все ворота Англии на замке; алмазные подвески, от которых зависит честь французской королевы, никуда не денутся.
