— Тогда почему… — начала было Анна.

— Но позднее, — прервал ее отец Мигель, — когда этот слух уже взбудоражил всю Португалию, последовало его опровержение: короля Себастьяна не было среди тех трех всадников, а затем выяснилось, что они попросту прибегли к уловке, чтобы получить приют в городе.

Анна вновь и вновь расспрашивала монаха в надежде добиться признания, что опровержение слуха было притворным, что скрывающийся правитель просто хотел сохранить свое присутствие в тайне.

— Да, это возможно, — признал, наконец, он, — и многие полагают, что так оно и есть. Дон Себастьян был не только силен духом, но и очень щепетилен. Вероятно, позор поражения так угнетал его, что он предпочел скрыться, пожертвовав троном, которого, как он полагал, был более недостоин. Половина португальцев считает, что это так, и продолжает ждать и надеяться.

Уходя в тот день от Анны, отец Мигель уносил с собой убеждение, что нет во всей Португалии ни одного человека, который надеялся бы на то, что дон Себастьян жив, так, как надеялась она, и который так же охотно, как Анна, признал бы короля, стоило тому вдруг объявиться в стране. Ему было о чем подумать: ведь Португалия жаждала своего Себастьяна, как раб жаждет свободы.

Мать Себастьяна была сестрой короля Филиппа, что и позволило последнему заявить о своих правах на престолонаследие и добиться португальского трона. Португалия изнемогала под пятой этого чужеземного правителя, и отец Мигель де Соуза, патриот своей родины, был едва ли не первым среди тех, кто мечтал освободить страну. Когда дон Антонио, сводный двоюродный брат Себастьяна, бывший некогда настоятелем монастыря Крату, поднял мятежный стяг, отец Мигель стал одним из самых ревностных сторонников этого честолюбивого и предприимчивого храбреца. В те дни отец Мигель был архиепископом, человеком, пользовавшимся репутацией высокоученого дельца и дипломата. Он занимал пост проповедника дона Себастьяна и духовника дона Антонио и обладал огромным влиянием в Португалии. Влияние свое он неустанно употреблял на пользу претенденту, которому был глубоко предан. После того, как сухопутное войско дона Антонио потерпело поражение от герцога Альба, а его флот был разгромлен у Азорских островов маркизом Санта-Круз в 1582 году, отец Мигель оказался в большой опасности и опале как один из наиболее рьяных мятежников. Его схватили и надолго бросили в испанское узилище. В конце концов, поскольку он, видимо, раскаялся в своих грехах, Филипп II, прекрасно знавший цену одаренному канонику и желавший приручить его, в расчете на благодарность велел освободить отца Мигеля и сделал его викарием в Санта-Мария-ла-Реаль, где он теперь и исполнял обязанности исповедника, советника и доверенного лица принцессы Анны Австрийской.

Однако благодарности отца Мигеля не хватило, чтобы изменить его сущность и натуру; он по-прежнему был предан претенденту, дону Антонио, который в своем неуемном честолюбии продолжал плести интриги в чужеземном изгнании. Не хватило ее и на то, чтобы притушить пламенный патриотизм монаха. Мечтой его жизни было видеть Португалию независимой и управляемой сыном ее народа. И вот, благодаря пылкой надежде Анны (надежде, которая с каждым днем крепла, превращаясь в убежденность), что Себастьян жив и когда-нибудь вернется, чтобы потребовать обратно венец, два этих человека продолжали все ближе сходиться друг с другом в тихой обители Мадригала, вокруг которой бурно кипела жизнь.

Но шли годы, молитвы Анны оставались без ответа, освободитель не появлялся, и ее надежды начали угасать. Мало-помалу она вновь начала подумывать о том, что сможет соединиться со своим неведомым возлюбленным лишь в лучшем из миров.

Как-то раз весенним вечером 1594 года — спустя четыре года после того, как Анна впервые услышала от священника имя Себастьяна — отец Мигель шагал по главной улице Мадригала, городка, в котором он знал всех и каждого. И вдруг, к своему удивлению, каноник встретил незнакомца. Любой незнакомец наверняка привлек бы внимание отца Мигеля, а этот — и подавно: обликом своим он смутно напомнил священнику о каких-то давних событиях, напрочь стершихся из памяти. Потрепанное черное одеяние незнакомца выдавало в нем обыкновенного горожанина, но его осанка, взгляд, военная выправка и гордо вскинутая голова никак не вязались с простотой платья. От этого человека веяло отвагой и уверенностью в себе.

Мужчины остановились, изумленно глядя друг на друга; на устах незнакомца заиграла тусклая улыбка. Сейчас, в сумерках, возраст его определить было невозможно: ему могло быть и тридцать, и пятьдесят. Отец Мигель растерянно нахмурился, и тогда незнакомец смахнул с головы широкополую шляпу.

— Храни тебя Бог, отче, — произнес он.

— И тебя, сын мой, — отвечал священник, все еще ломая голову над вопросом, кто перед ним. — Кажется, я тебя знаю. Так ли это?

Незнакомец рассмеялся.

— Весь мир может забыть меня, только не ты, отче.

И тут отец Мигель охнул.

— Господи! — вскричал он и возложил длань свою на плечо молодого человека, вглядываясь в его смелые серые глаза. — Какими судьбами ты здесь?

— Я здешний кондитер.

— Кондитер? Ты?

— Надо же как-то жить, а поприще кондитера — честное поприще. Я был в Вальядолиде, когда услышал, что ты служишь викарием в здешнем монастыре. И вот, в память о старых добрых счастливых временах решил навестить тебя, отче, и попросить о поддержке, — ответил незнакомец с непринужденной самоуверенностью и легкой насмешкой в голосе.

— Разумеется… — начал было священник, но осекся. — Где твоя лавка? — спросил он.

— Дальше по улице. Ты удостоишь меня своим посещением, отче?

Отец Мигель поклонился, и оба пошли своей дорогой.

В последующие три дня священник приходил в монастырь, только чтобы отслужить мессу. Но утром четвертого дня он отправился из ризницы прямо в людскую и, несмотря на ранний час, потребовал аудиенции у ее высочества.

— Госпожа, — сказал он ей, — у меня для тебя важная весть, которая преисполнит радостью сердце твое.

Анна взглянула на него и увидела лихорадочный блеск в его глубоко посаженных глазах, увидела румянец на острых скулах священника.

— Дон Себастьян жив, — продолжал тот. — Я видел его.

Несколько мгновений девушка смотрела на него, ничего не понимая, потом побледнела. Чело ее стало белым, как плат монахини. Анна со стоном перевела дух, застыла и покачнулась. Чтобы не упасть, она ухватилась за спинку кресла. Отец Мигель понял, что действовал слишком резко и огорошил ее. Он не понимал, насколько глубоко ее чувство к таинственному принцу, и теперь испугался, как бы она не упала в обморок, потрясенная известием, которое он так безрассудно выложил ей.

— Что ты сказал? О, повтори, что ты сказал! — простонала Анна, полуприкрыв веки.

Он повторил сказанное в более взвешенных и осторожных выражениях, пустив в ход весь магнетизм своей личности, чтобы успокоить смятенный разум Анны. Мало-помалу буря чувств в ее душе улеглась.

— Ты говоришь, что видел его? — спросила девушка. — О!

Румянец вновь залил ее щеки, глаза вспыхнули, лицо засияло.

— Где же он? — нетерпеливо спросила принцесса.

— Здесь. Здесь, в Мадригале.

— В Мадригале? — принцесса была само изумление. — Но почему в Мадригале?

— Он жил в Вальядолиде и там услышал, что я, его бывший духовник и советник, служу викарием в Санта-Мария-ла-Реаль. Себастьян приехал искать меня, приехал под чужим именем. Он называет себя Габриелем де Эспиноза и ведет кондитерское дело. Так будет, пока не кончится срок его епитимьи, тогда он сможет объявиться открыто и предстать перед своим народом, который с нетерпением ждет его.

Эта весть повергла Анну в растерянность, наполнила ее разум смятением, а душу превратила в поле битвы, на котором вели борьбу безумная надежда и благоговейный страх. Принц, о котором она мечтала, который четыре года жил в ее мыслях, которого она обожала всей своей возвышенной, пылкой, поэтической изголодавшейся душой, вдруг обрел плоть и кровь. Он рядом, и она наконец-то сможет воочию увидеть его, живого, настоящего. Эта мысль приводила ее в панический ужас, и Анна не осмеливалась просить отца Мигеля привести к ней дона Себастьяна. Но зато она засыпала священника вопросами и вытянула из него довольно складную историю.