Кастилец в смятении поднялся с дивана, его обычно белое аристократическое лицо еще больше побледнело, а в глазах был виден страх, такой же, как у нее. У него не было иллюзий относительно того, что предпримет Диего де Сусан, когда обнаружит его. Эти еврейские собаки крайне вспыльчивы и ревниво ограждают честь своих женщин. Дон Родриго живо представил свою красную чистую кровь на этом еврейском полу. У него не было с собой оружия, кроме тяжелого толедского кинжала за поясом, а Диего де Сусан был не один.
Положение нелепое для испанского идальго. Но еще больший урон мог бы быть нанесен его чести, однако в следующее мгновение девушка спровадила его в альков, расположенный в конце комнаты за гобеленами, который представлял собой что-то вроде маленького чулана размером не больше шкафа для хранения белья. Она двигалась с проворством, которое в другое время вызвало бы его восхищение. Она унесла в альков его плащ, шляпу, погасила лампу и укрылась вместе с ним этом тесном убежище.
Тотчас же в комнате раздались шаги и голос ее отца:
— Здесь нас никто не потревожит. Это комната моей дочери. Если позволите, я спущусь вниз и приведу остальных друзей.
Друзья собирались, как показалось Родриго, еще целых полчаса, пока в комнате не набралось, должно быть, человек двадцать. Приглушенный шум их голосов все усиливался, но ушей спрятавшейся пары достигали лишь отдельные слова, не дающие ключа к разгадке цели этого собрания.
Внезапно наступило молчание. И в этой тишине раздался громкий и ясный голос Диего де Сусана.
— Друзья мои, — произнес он. — Я собрал вас сюда для того, чтобы договориться о защите нас самих и всех новохристиан в Севилье от угрожающей нам опасности. Эдикт инквизиторов показал, как велика угроза. Ясно, что суд Святой палаты вряд ли будет справедливым. Абсолютно невиновный в любой момент может быть отдан в жестокие руки инквизиции. Поэтому именно нам необходимо срочно решить, как защитить себя и свою собственность от беспринципных действий этого трибунала. Вы — самые влиятельные новообращенные граждане Севильи, Вы богаты не только материально, в вас верят и вас уважают люди, которые, если понадобится, пойдут за вами. Если больше ничто не поможет, мы должны обратиться к оружию. Будучи сплоченными и решительными, мы одержим победу над инквизиторами.
Дон Родриго, сидя в алькове, с ужасом слушал эту речь, проникнутую призывом к бунту не только против королевской четы, но и против самой церкви. К этому ужасу примешивался еще и страх. Если и раньше его положение было рискованным, то теперь опасность увеличилась десятикратно. Если бы обнаружилось, что он подслушал сговор, его ждала бы немедленная смерть. Изабелла, понимая это, взяла его за руку и прижалась к нему в темноте.
Чем дальше, тем становилось страшнее. Призыв Сусана был встречен приглушенными аплодисментами, затем выступали другие, и кто-то был даже назван по имени. Там присутствовали Мануэль Саули, богатейший после Сусана человек в Севилье, Торральба, губернатор Трианы, Хуан Аболафио, королевский откупщик, и его брат Фернандес, ученый, и другие. Все они были людьми состоятельными, а многие занимали высокие посты при королевском дворе. Но никто из них ни в чем не возражал Сусану, напротив, каждый стремился внести свой вклад в общее решение. Было решено, что каждый возьмет на себя обязательство увеличить количество людей, оружия и денег, которые могли бы быть использованы в случае необходимости. На этом собрание закончилось, и все разошлись. Сусан ушел вместе с остальными. Он объявил, что ему еще предстоит работа, связанная с общим делом, которую он должен выполнить этой ночью, воспользовавшись тем, что его считают уехавшим из Палациоса.
Когда все ушли, и дома снова стало тихо, Изабелла и ее любовник выбрались из своего убежища и при свете лампы, которую Сусан оставил горящей, они испуганно посмотрели друг на друга. Дон Родриго был так потрясен услышанным, что еле сдерживал клацанье зубов.
— Да защитит нас Бог, — с трудом, задыхаясь от волнения, произнес он. — Какое вероотступничество!
— Вероотступничество! — воскликнула она.
Вероотступничество или возвращение новых христиан в иудаизм считалось грехом, искупаемым только сожжением на костре.
— Не было здесь вероотступничества. Ты что, с ума сошел, Родриго! Ты не слышал ни единого слова, направленного против веры.
— Не слышал? Я услышал об измене, достаточной, чтобы…
— Нет, не было и измены. Ты слышал, как честные, достойные люди обсуждали, как им защититься от угнетения, несправедливости и злой корысти, которые прикрываются святыми одеждами веры.
Он искоса посмотрел на нее и презрительно усмехнулся.
— Конечно, ты хотела бы оправдать их, — сказал он. — Ты и сама из того же подлого племени. Но не думай обмануть меня, меня, в чьих жилах течет истинно христианская кровь верного сына матери Церкви. Эти люди замышляют черное дело против Святой инквизиции. Что это, как не повторное обращение в иудаизм, ведь все они евреи?
Губы ее побледнели, она взволнованно дышала, но все еще пыталась переубедить его.
— Они не евреи, ни один из них не еврей! Например, Перес сам служит в Святом ордене. Все они христиане и…
— Новоокрещенные, — прервал он, зло усмехаясь, — осквернившие это святое таинство ради мирских выгод. Евреями они родились, евреями и останутся даже под личиной притворного христианства и, как евреи, будут прокляты в свой последний час.
Он задыхался от негодования. Лицо этого грязного распутника пылало священным гневом.
— Боже, прости меня, что я приходил сюда. И все же я верю, что это по его воле я оказался здесь, чтобы услышать этот разговор. Позволь мне уйти.
С выражением крайнего омерзения он повернулся. Она схватила его за руку.
— Куда ты идешь? — резко спросила она. Он посмотрел ей в глаза, но увидел в них только страх. Он не заметил ненависти, в которую в эту минуту превратилась ее любовь, превратилась из-за безжалостных оскорблений, нанесенных ей, ее народу. Она вдруг разгадала его намерения.
— Куда? — повторил он, пытаясь вырваться. — Куда приказывает мне мой христианский долг.
Этого было достаточно. Не дав ему опомниться, она выхватила у него из-за пояса тяжелый толедский кинжал и, держа его наготове, встала между ним и дверью.
— Минутку, дон Родриго. Не пытайся уйти, или я, клянусь Богом, ударю и, возможно, убью тебя. Нам нужно поговорить до твоего ухода.
Изумленный, дрожащий, он застыл перед ней, и весь его наигранный религиозный пыл сразу же улетучился от страха при виде кинжала в ее слабой женской руке. Так за один вечер она постигла истинную сущность этого кастильского дворянина, любовью которого раньше гордилась. Это открытие должно было бы вызвать в ней чувства презрения и ненависти к себе самой. Но в ту минуту она думала только о том, что из-за ее легкомыслия над отцом нависла смертельная опасность. Если отец погибнет из-за доноса этого негодяя, она будет считать себя отцеубийцей.
— Ты не подумал, что твой донос погубит моего отца, — сказала она тихо.
— Я должен считаться с моим христианским долгом, — ответил он, на сей раз не так уверенно.
— Возможно. Но ты должен противопоставить этому и другое. Разве у тебя нет долга возлюбленного, долга передо мной?
— Никакой мирской долг не может быть выше долга религиозного.
— Подожди. Имей терпение. Просто ты не все обдумал. Придя сюда тайно, ты причинил зло моему отцу. Ты не можешь отрицать этого. Мы вместе, ты и я, опозорили его. И теперь ты хочешь воспользоваться плодами этого греха, воспользоваться спрятанным, как вор; ты хочешь причинить еще большее зло моему отцу?
— Что же мне, идти против своей совести? — спросил он угрюмо.
— Боюсь, что у тебя нет другого выхода.
— Погубить мою бессмертную душу? — он почти смеялся. — Ты зря стараешься.
— Но у меня для тебя есть нечто большее, чем слова, — и левой рукой она вытянула из-за пазухи висящую у нее на шее изящную золотую цепочку и показала на маленький крест, усыпанный бриллиантами. Сняв цепочку через голову, она протянула ее ему.
