— Вечная память, значит? — кивнул Кашин на труп офицера.

— За что вечная? — недовольно буркнул Заварзин.

Саперы под прикрытием танков укладывали ящики взрывчатки на следующий дот. Семьсот килограммов. Их нужно бегом принести, осторожно уложить. Горячий пот заливал лица. Как игрушечные, летели по цепи пятидесятикилограммовые ящики. Наконец, запалили шнур. Солдаты замерли, прижались к земле. Муравей пополз по травинке под носом, у Зайцева. В кустах несмело чирикнула птичка. Какой-то необыкновенный звук, вроде испуганного восклицания, встревожил Зайцева. Он поднял голову и увидел бегущего от окопов человека. Видно было, что человек направляется к развороченному снарядом пню, невдалеке от дота, который вот-вот взлетит на воздух.

— Кто это? — тревожно спросил Зайцев, приподнимаясь. — К японцам бежит? Э-эх!..

— Лейтенант Белов! — испуганно воскликнул Шкорин. — Что он?!

Казалось, лейтенант Белов перебегал к японцам — до их траншей оставалось совсем немного, и оттуда за бегущим уже следили, неторопливо наводя на него пулемет.

— На-за-ад! — Зайцев узнал голос Самохвала. — Ложи-и-ись!

Но Белов словно не слышал крика. Перепрыгивая камни, он стремительно приближался к какой-то, одному ему известной цели.

Зайцев не успел разобраться в своих ощущениях, а рука сама потянулась к автомату. «Хоть прикрыть бы его» — скользнула мысль. Офицер-японец поднял руку, сейчас махнет и...

Совсем недалеко, чуть ли не в десяти шагах от японцев, мелькнула выгоревшая на спине гимнастерка Белова. И, одновременно со взмахом руки офицера, парторг упал в кусты, опередив очередь японского пулемета на десятую долю секунды.

Белов залег между камней недалеко от дота и короткими очередями, на выбор, бил подползавших к взрывчатке самураев. Никто из батальона не видел, но Белов заметил какое-то подозрительное движение со стороны японских окопов. Выдали смертников птичьи голоса. Когда Белов увидел ползущих к толу солдат, на размышление времени уже не оставалось. О том, чтобы послать кого-нибудь, парторг не подумал: на войне все равны, и если он, парторг, не покажет коммунистам пример, то кто же сможет?.. Задыхаясь, он вложил второй диск — еще несколько японцев упорно ползли. Но выстрелить не успел. Все вокруг загрохотало, точно гора раскололась на множество мелких осколков.

— Вот что! — кричал Шкорин, прыгая в пустой окоп японцев, далеко за взорванным дотом. — Обхитрить хотели! Вот что! — и никаких больше слов он не мог припомнить, потрясенный самоотверженностью лейтенанта.

Батальон уверенно продвигался к вершине. Гора казалась лестницей, где каждый взорванный дот был ступенькой к победе.

В полдень роты первого батальона достигли вершины. Пятнадцать дотов стояли без колпаков, на скрюченной арматуре висели куски бетона, обрывки японских мундиров.

К подножию горы подвезли в походных кухнях обед. Затихли выстрелы. Солдаты, по пять-шесть человек от взвода, нагруженные котелками, пригибаясь, бежали к кухням. Японцы не стреляли, замышляя что-то.

Наступление советских войск развивалось на всех направлениях. Приграничные армии японцев уже к утру оказались в «мешках». Бомбардировочная авиация японцев не могла подняться в эту ночь с аэродромов. Советские истребители обстреляли аэродромы, а пикирующие бомбардировщики довершили разгром. Кое-где над маршевыми колоннами советских войск еще появлялись одинокие японские самолеты, но их успешно отгоняли дружным огнем.

Если бы можно было подняться над Маньчжурией в эту ночь и охватить ее взглядом, то стала бы видна сплошная линия огня, движущаяся к центру страны от советских границ. Море кипело — ни одно японское судно не прошло в Маньчжурию, ни одно судно не прошло из Маньчжурии. А армии второго эшелона советских войск еще только садились на освободившиеся машины для марша вперед — на Чанчунь, Харбин, Мукден. Само понятие «второй эшелон» изменилось: через три часа после начала военных действий второй эшелон стал первым, а вскоре неудержимой волной покатился третий эшелон, чтобы, в свою очередь, стать первым в боях.

Всего этого не знал генерал-лейтенант медицинской службы Исии, занятый усиленной подготовкой своего оружия, которому, по его мнению, предстояло сыграть решающую роль для поворотного момента и конечного исхода войны с Советским Союзом. А там, дальше, он, возможно, обрушит свои бомбы и на головы янки, если они не сдадутся или не согласятся на почетный для Японии мир.

Первую партию фарфоровых бомб утром должны были забрать самолеты. Солдаты работали молча. Иногда их окутывал приторный, тошнотворный дым крематория. Они морщились, стараясь не дышать.

Запыхавшийся дежурный по отряду нашел генерала Исии в лаборатории первого отдела.

— Господин профессор! — заторопился он. — Бревна уничтожены полностью. Никаких происшествий нет... кроме... — он замялся.

— Что? — быстро обернулся Исии.

— Заключенный, зараженный чумой, укусил солдата Харазикуру.

— Ну?

— Солдат заперт в изоляторе. Что прикажете?

— Расстрелять! — не задумываясь, ответил Исии. Дежурный, доставая пистолет, кинулся к дверям.

— Приготовлено триста шестьдесят девять бомб, господин профессор, — доложил Кавасима, обдумывая предлог, чтобы удрать к морю, а оттуда — к американцам: хорошо, что связи с Гонмо за это время окрепли. — Отправлено на полигон триста пятьдесят...

— Заряд?

— Тридцать граммов.

— Много. Уменьшите на половину. И пятнадцати граммов блох достаточно, — усмехнулся Исии. — Будьте экономны.

Кавасима только что хотел начать разговор об эвакуации, как подбежал комендант отряда и доложил:

— Здание к уничтожению готово. Взрывчатку привезут саперы. Остается облить бензином...

Исии пошел по лаборатории, следя за тем, как осторожно пересыпают зараженных чумой блох из колб в стеклянные, рубчатые пробирки авиабомб.

Сколько труда вложил он в создание этого отряда. И все рушится. Все. Жестокие руки русских уничтожают его жизнь, его счастье. Исии хрустнул пальцами. Не бывать! Но тут же вспомнил: филиалы в Хайларе и Линькоу уже, вероятно, взорваны, и ничего от них не осталось, кроме битого кирпича.

— Слушайте, Кавасима, — обернулся Исии к молчаливо следовавшему за ним генералу, — прикажите уничтожить Гуюаньский филиал в роще «Одинокая».

Вот и еще один... Взорвать отряд — уничтожить себя. Это равносильно харакири. Исии брезгливо передернул плечами. Он не выносил вида своей крови, его мутило, когда случалось обрезать палец...

— Господин профессор, вам пакет от командующего, — дежурный подал тяжелый конверт, скрепленный пятью сургучными печатями.

Что еще? Исии трясущимися от нетерпения пальцами попытался разорвать плотную бумагу. Она не поддавалась. Тогда профессор зубами разорвал пакет и вынул приказ. Все почтительно отошли в сторону, напряженно вглядываясь в побледневшее лицо начальника.

Исии пошатнулся. Окружавшие кинулись поддержать его. Кто-то придвинул стул. Профессора осторожно посадили, точно он был стеклянным. Немой вопрос был написан на всех лицах так отчетливо, что не заметить его было нельзя.

— Господа... — прерывающимся голосом начал Исии, отпив глоток воды из поданного стакана, — государь повелел... — он судорожно вздохнул, — повелел... — Исии хотел сказать «уничтожить» — и не мог. Подчиненные заметили слезы на глазах своего начальника. — Повелел быть нам всем на родине... господа...