— Я пойду, товарищ, — Ван Ю тронул Карпова за рукав. — Я готов.

Карпов вздрогнул. Он никак не ожидал, что к мосту отправится сам Ван Ю. Почему он?

— Может быть, кто-нибудь другой?..

Ван Ю отрицательно покачал головой.

— Я его строил, друг, — тепло проговорил китаец, — кто лучше меня может?

Карпов не расслышал, но понял, что сказал Ван Ю, и молча пожал ему руку.

Огненная лента доползла уже до середины моста. Слышались крики японцев, брань, возгласы и непереставаемая трескотня выстрелов.

Ван Ю скрылся в темноте. Тускло сверкала спокойная гладь реки, отражая отблески пожаров. Окровавленными языками тянулись они к мосту, теряясь в камышах.

Потянулись минуты ожидания. Карпов приказал не жалеть патронов и гранат. Пусть японцы чувствуют упорное сопротивление.

В ружейно-пулеметные выстрелы ворвались глухие разрывы гранат. Близко засвистели пули.

На мосту осталось человек двадцать. Они залегли у перил, готовые каждую минуту бежать на берег. Ждали только ракету Вана.

К Карпову подбежал сопровождавший Вана солдат комендантского взвода с куском запального шнура в руках.

— Товарищ старший лейтенант, — заговорил он взволнованно, — китаец шнурок оторвал! Оставил самый пустяк! На полминуты, не больше. Говорит, «японец огонек увидит»...

Карпов не успел ответить — над мостом взвилась ракета. Черные тени мелькнули и пропали. Это партизаны перебежали в щели около моста. Почти сейчас же грохнул взрыв, осветив развалины домов. Река закипела, посыпалась щебенка.

Совсем рассвело, когда партизаны принесли Вана. Он дышал редко и тяжело. Крови не было видно. Спокойная улыбка застыла на его лице, словно уснул этот беспокойный человек после утомительного, но нужного труда.

В скорбном молчании стояли партизаны возле Вана. Японцы тоже смолкли, поняв, что вырваться из города им теперь невозможно.

Короткую тишину нарушил гром пушек: батареи Харченко обрушили огонь на самураев. В панике они кинулись в реку, здесь их стали добивать партизаны...

По наведенному понтонному мосту первой ушла машина с ранеными. С ней партизаны проводили Вана и Ченя. Следом за этой машиной двинулись остальные — с продуктами. К складам приехал майор, только что назначенный постоянным комендантом города.

Наступило туманное утро.

По реке и склонам сопок стлался дым пожаров. Кроваво-красным пятном тускло светилось солнце.

Батальону Самохвала было приказано занять укрепленную гору Обо-Ту на западной окраине города. Гора казалась мертвой. Взвод разведчиков, растянувшись цепочкой, поднимался к ее вершине.

Внезапно гора ожила. Затрещали пулеметные и винтовочные выстрелы. Падая, солдаты поползли в укрытия. Но некоторые остались лежать неподвижно.

Пологий склон горы начинался у самой реки, образуя естественное предмостное укрепление. Чтобы добраться до вершины Обо-Ту, нужно было пройти по открытой местности больше километра. Единственной, очень ненадежной защитой были разбросанные кое-где кусты багульника. В двухстах метрах от подножия гору опоясывал бетонированный противотанковый ров. Выше рва ярусами поднимались пояса окопов с бетонированными бровками и пулеметными гнездами. Между окопами, в шахматном порядке, высились колпаки дотов. Амбразуры плотно закрывались броневыми плитами. Доты были связаны между собой подземными коридорами, а коридоры разделяли полуметровые стальные двери. Сложная система огня позволяла простреливать каждый сантиметр открытой площади. Защитники этой горы жили под землей, но могли свободно переехать в другой узел сопротивления: весь укрепрайон связывала подземная электрическая железная дорога.

Эти укрепления самураи строили руками китайцев, которым обещали «легкую работу и хорошее вознаграждение». Когда же по истечении года никто из завербованных не вернулся домой, китайское население заволновалось. Больше на работы к японцам не шли. Тогда по городам и селам Маньчжурии начали разъезжать вооруженные отряды самураев и хватать первых встречных мужчин. По всей стране был пущен слух, что наступил «год великих жертвенных работ» для осуществления девиза самураев: «Азия — для азиатов!». По окончании этих «жертвенных работ» китайцев-рабочих расстреливали в глухих сопках.

Командир дивизии приказал Самохвалу штурмовать Обо-Ту, так как ее огонь закрывал дорогу на Хинган. Не дожидаясь подхода основных сил, капитан начал готовить атаку. Он считал, что стремительностью ошеломит противника, а танки и самоходные орудия, под прикрытием которых пойдет пехота, избавят батальон от лишних жертв. Вызвали авиацию. В течение часа гора походила на огнедышащий вулкан, над ней столбом поднимались пламя и дым, летели осколки камня, щебенка и куски бетона. Невдалеке, в ложбинке, встал дивизион гвардейских минометов, готовый в любую минуту поддержать наступающую пехоту своим истребительным огнем.

Когда улетели самолеты, началась артиллерийская подготовка. На железобетонные колпаки был обрушен шквал огня. Но доты стояли, по-прежнему изрыгая смерть. После мощного залпа гвардейских минометов пехота пошла вперед. Японцы забились в подземелья и сидели там, как клопы в щелях при ярком солнечном свете. В напряженном молчании пехота добежала до противотанкового рва и заняла его. На вершине горы все еще гудело пламя — рвались мины, но нижние доты уже оживали.

Солдаты, которых японцы теперь не видели, чувствовали себя относительно спокойно. Некоторые ощупывали бетонированные стены рва и осматривали броневые плиты-двери. Кашин поднял увесистый камень... но дверь открылась. Сержант даже отшатнулся в изумлении, но уже в следующее мгновение камень полетел в оцепеневшего от ужаса японца. Японец упал. Кто-то изнутри попробовал закрыть дверь, но камень лежал на пороге. Кашин дал очередь из автомата. Дверь распахнулась. Солдаты ворвались в сумерки коридора. Трое японцев не успели проскочить в следующую дверь и сдались в плен. Их немедленно отправили к комбату.

Батальон наступал, охватывая гору полукольцом. В маленьких, тесных, наскоро вырытых окопчиках солдаты сидели по двое, по трое. Все были грязные, с обветренными, почерневшими губами. Глаза от яркого солнца и пыли покраснели и воспалились.

Зайцев и Шкорин рыли один окоп на двоих. Сумка санинструктора, пробитая пулями и разорванная осколком гранаты, лежала рядом, заменяя несуществующий пока бруствер.

— От нее двойная польза, — балагурил Зайцев, сноровисто орудуя малой лопатой. — Когда ранят самого, перевяжусь, когда ее — сам цел... Наши в поле не робеют и на кочке не дрожат!

Как не позубоскалить над Шкориным! Все-то он принимает всерьез, от шутки мрачнеет, а когда поймет, расцветает чудесной улыбкой. Шкорин взглянул на него укоряюще:

— Тут люди жизни лишаются, а тебе смех.

— Не злись, брат, — не унимался санинструктор. — Давай перекурим это дело. Благо, саперы дот блокировали... и, как пишут в сводках, непосредственная опасность миновала...

Они присели в окопчике и свернули цигарки. Но прикурить не успели.

— Берегись! Берегись! — закричали рядом саперы, предупреждая о взрыве. Они подложили тол к амбразуре и на колпак ближнего дота. Один сапер поджег шнур и бросился со всех ног в укрытие.

Зайцев сжался в окопе и прикрылся малой лопаткой. Шкорин притиснул его в угол, тоже закрылся и сердито заворчал, что смерть от бестолкового камня самая паршивая...

Ухнул взрыв. Запахло приторно сладким. Еще не упали камни и комья земли, как донеслась команда:

— Вперед!

Дот стоял развороченный, почти лишенный колпака. Сквозь проломы в стенах виднелись разбитые пулеметы и искалеченные тела японцев. Заварзин, стреляя, бежал к окопам врага. Навстречу ему выпрыгнул японский офицер, подняв над головой саблю с непомерно длинным эфесом, за который он держался обеими руками. Короткая очередь автомата, и японец, словно споткнувшись, повернулся спиной и упал, раскинув руки.

— Ишь, загребущий! — Заварзин прыгнул в окоп, шумно отдуваясь. За ним следовали сержант Кашин и Зайцев.