— Ты что, дурной,— сказал ему на варке Гавик, проворочавшийся полночи на лавке под покашливание Димки,— иди в санчасть.

Дед Мороз потянул ещё пару дней, улучил момент и улизнул в санчасть. Стоял и думал, к кому и как тут обращаться. Сунулся в кабинет:

— Мне к терапевту.

— А я тебе кто, гинеколог? — ответил человек в белом халате.— В армии один общевойсковой врач! Покажи горло. Сейчас люголем обработаю, и всё пройдёт.

Димка глазом моргнуть не успел, как человек в халате мазанул ему по горлу палкой с ватой, обмакнутой в какую-то коричневую дрянь.

У Димки брызнули слёзы. Пулей вылетел он из санчасти и вытошнил эту гадость прямо на сугроб у крыльца. Больше он туда не заходил.

В начале декабря часть роты увезли на «объект». Пилипенко и Омельчука в том числе. А Мороз остался.

— Ничего,— ободрил его Философ,— зато мы в казарме, в тепле.

— Что-то ты захирел без дружков,— поддел его Муха и «поучил» кулаком под дых.

А Дед Мороз не понимал, что с ним происходит. Было ему как-то всё фиолетово. Это когда разлепляешь с трудом глаза утром, а мир подёрнут серо-фиолетовым туманом, но тебе нет до этого дела. Ничего не хочется: ни есть, ни спать. Всё безразлично. Раньше он страдал, когда снова и снова строили перед походом в столовую, и не оставалось времени на собственно еду, приходилось заглатывать, чтоб хоть сколько-то съесть. А теперь и это стало всё равно.

Муха озаботился дембельским альбомом. Ему купила и привезла один, такой громадный, мать Философа. Сам он раздобыл где-то кусок сукна, из которого шьют шинели, и обтянул обложку. Взводный художник нарисовал карикатуры из их солдатской жизни. Философ вписал афоризмы. Муха лично неторопливо и любовно вклеивал фотографии. Альбом был предметом его особой гордости.

Дед Мороз поджарил картошки, переложил в котелок и, как только сдал наряд, понёс в каптёрку. В груди болело. Он привык. Вот только слабость совсем забодала. От перехода из холода в тепло захотелось кашлять. Он плюхнул котелок на стол. На краю лежал альбом в «солдатской шинели». «Деды» пили чай. Дед Мороз подавил приступ кашля и поспешил убраться. Голова раскалывалась. Он не помнил, как добрался до казармы. Тут уж дал волю кашлю. Вдруг ворвался разъярённый Муха и набросился на Мороза с кулаками.

— Я принёс, там картошка,— бормотал Димка, машинально закрывая лицо руками.

— Гад! Сука! — орал Муха — Ты специально так котелок поставил? Ты мне весь альбом чаем залил! Фотографии!

У Деда Мороза не было сил ни выяснять, кто прав, кто виноват, ни оправдываться. Ни держать удар. Муха повалил его на пол и начал пинать ногами.

— А ну вставай, падла,— вопил Муха.— Отвечай!

Дед Мороз и хотел бы подняться, но не мог. Стало ему всё резко по барабану. Это когда судьба бьёт тебя сапогами в бок, и удары эти гулко отзываются в голове, а плоть боли не чувствует, она в параллельном мире. Только слышит звук.

Поэтому, сколько это продолжалось и когда ввалилась в казарму вернувшаяся с «объекта» группа, Дед Мороз не помнил. Макс с Гавиком оттащили от него Муху. Димка узнал голос Макса, когда тот тормошил его и спрашивал о чём-то. Он слышал, как Макс матерился и звал Гавика на помощь.

Пилипенко и Омельчук взвалили Мороза на плечи и потащили. Так поздно в санчасти сидела только какая-то женщина, то ли дежурный фельдшер, то ли медсестра. Она было упёрлась принимать самостоятельно решение. Макс сказал, тыкая в Димку пальцем, что инфекционный же, завтра вся рота сляжет, придётся им побегать тут. Женщина сунула почти безжизненному Деду Морозу градусник. Термометр зашкалило, и это решило Димкину участь. Женщина вызвала скорую.

— Нормалёк! — бодро говорил Деду Морозу Макс.— Отлежишься в госпитале, выйдешь как новенький. Всё путём. Прорвёмся.

Димка боком повалился на носилки, закашлялся и безучастно отвернулся от товарища. Дверца захлопнулась. Димку трясло и подбрасывало в тёмном кузове санитарной машины. Ощущение было, что душа его отделилась от тела: тело считало ухабы подмосковных дорог, а душа равнодушно смотрела на это со стороны.

В госпитале его переодели и отвезли в палату. «Новенький вам тут, чтоб не скучали»,— объявил санитар, перебросив Димку на кровать. Товарищи по палате поворочались в своих койках, поворчали и затихли.

Дед Мороз лежал и смотрел в окно, вернее, на то пятно, что должно было быть окном. Временами он то проваливался в небытие, то выныривал оттуда. Приятная прохладная ладонь легла ему на лоб. И тут же под мышку сунули ледяной скользкий градусник. Он попробовал запротестовать. Медсестра вынула термометр, ойкнула и выбежала.

Резанул по глазам яркий свет. Замелькали какие-то люди. Недовольно заговорили соседи по палате. Димке сделали укол. И опять темнота и тишина. И провал окна. Дед Мороз вспотел. Тихонько вошла медсестра, потрогала своей приятной ладонью его мокрую голову и вышла на цыпочках. Димка забылся беспокойным, но настоящим сном. Первый раз за полтора месяца.

Утром другая, пожилая медсестра с резким голосом раздала мокрые градусники из стакана и напугала профессорским обходом. Но никто долго не приходил. Соседями по палате оказались три стройбатовца первого года и один, весёлый, второго года службы. У окна койка пустовала. Дед Мороз не вникал в разговоры, его мучил кашель.

Наконец к ним вошёл надменный седой человек со свитой молодых врачей. Не успел он осмотреть стройбатовцев, как дверь снова распахнулась и палату заполнила толпа весело щебечущих девушек в белых халатах. Увидев профессора, почтительно притихли, впрочем, ненадолго.

— Д. Мороз,— прочитал профессор карточку.— Ну-с, кто это тут у нас Дед Мороз?

В свите подобострастно хихикнули, девчонки дружно рассмеялись. А Дед Мороз даже не улыбнулся на знакомую ещё с детского сада шутку. Скорее бы ушли!

Но терзали его долго. Сначала профессор выстукивал пальцами, слушал фонендоскопом. Больно мял живот.

— Откуда синяки? — спросил про бок.

— Упал,— прохрипел Димка.

— Эк ты интересно упал,— скривил губы профессор.

Ещё насмехается. Ему бы так!

Профессор продиктовал распоряжения. Их записали, но это было ещё не всё. Димку прослушала и простукала вся свита под снисходительные пояснения профессора.

Димка дрожал от холода. Краснел от любопытных взглядов девушек. Хорошо хоть им не дали его осматривать.

Всё. Профессор со свитой убрался. Девочкам что-то рассказала суровая медсестра, и они тоже поспешили к выходу.

— Сестрички! — крикнул им вслед весёлый парень, его звали Олегом.— Не оставьте в беде защитников Родины! Новый год на носу. Купите нам открыток. Домашних поздравить.

Димке сделали рентген. Вкатили уколы. Он лежал, устало прислушиваясь к разговорам в палате. Говорил в основном Олег. Со смешком рассказывал, как служил первый год в роте охраны управления части в Москве. Такая лафа была! Скорешевался с водителем из сверхсрочников. Управская «Волга» в их распоряжении! Так надо ж было им попасться! Как обычно, сняли двух тёлок, набрали бухла, но водитель превысил скорость. Гаишники их замели. Нет чтоб водителю водкой откупиться, так он полез в бутылку: только военная инспекция имеет право проверять документы. Ну гаишники их и сдали военным. Отправили дослуживать в стройбат. Зато есть что вспомнить.

Ближе к вечеру заглянула к ним медсестра.

— О! Марина! Ты что, опять в ночь дежуришь? — фамильярно поинтересовался Олег.

Она зыркнула на него сердито.

— Нет,— ответила.— Вы просили открытки? Купила разные, выбирайте и подписывайте.

Она подошла к Деду Морозу и протянула ему пачку.

— А что это он первый? — в шутку возмутился Олег.

— Он у вас самый тяжёлый.— Она потрогала Димкин лоб.— Ничего, солдат, температуру сбили, ампициллин начали колоть. В понедельник прокол сделают. Всё будет хорошо.

Димка не сильно понял, что ему назначили и что будут делать, но от ласкового голоса успокоился и умиротворённо закрыл глаза.

Он слышал, как получил по рукам от Олега стройбатовец, потянувшийся было вперёд него за открыткой, как сам Олег шумно выбирал картинку и остановился на изображении космического корабля.