Гавик чуть не сполз со стула от смеха. А у Деда Мороза дух захватило. Вот это приключение.
— Слышу — шаги по коридору. Я — нырк под вторую пустую кровать. Зашла медсестра. Включила свет. И увидела шампанское. А это что, спрашивает. Девчонка только глазами хлопает. Спасибо, говорит медсестра, выпьем с девочками после смены, не переживай, прооперируют тебя в наилучшем виде. Важным шёпотом добавляет, что главврачу из-за границы звонили. Девчонка подскочила, кричит, что папа приедет. «Ничего не знаю»,— отвечает медсестра. Хвать мою бутылку и ускакала, погасив свет.
Гавик просто захрюкал от смеха. А Дед Мороз слушал с восхищением.
— Вылез я из-под кровати. Посмотрел на пустую тумбочку. Девчонка давай извиняться, а на меня такая ржачка напала. Потом на неё тоже. Отсмеялись. Я — на подоконник. Она мне: «Осторожно! Да ладно, говорю, второй этаж. Спускаться было даже посложнее, чем забираться. Оглянулся — она стоит у окна. Рукой помахала на прощанье. На свиданку я не пошёл».
— Почему? — удивился Гавик.
— Пропала охота. Искать, карабкаться, да ещё и без шампанского. На следующий день пошатался по Москве, оказался у той больницы. Дай, думаю, зайду. С пустыми руками неудобно, выгреб мелочь из карманов и купил большой пломбир за 48 копеек. Только меня не пустили. «Вы к кому? Откуда я знаю. Пришлось опять через окно. На этот раз с мороженым за пазухой. Все кишки отморозил, пока лез.— Максим рассмеялся, вспомнив.— Брикет был со дна, ледяной».
— Привет, говорю той девчонке, шёл мимо, решил заглянуть. Мороженое хочешь? Обозвала сумасшедшим, а глаза загорелись. Так я с Маринкой и познакомился.
— А пломбир? — напомнил Гавик.
— Съели,— Максим опять улыбнулся воспоминаниям.— Пока лопали, разговорились. Она не поступила в мединститут, пошла в медучилище. Собиралась в этом году поступать ещё раз, а загремела в больницу. В Москве у неё отец жил со своей семьёй. А сама Маринка из Геленджика, у неё там бабушка осталась и кот. Мама умерла несколько лет назад. Пришла с работы, села в кресло, закрыла глаза и всё. Инфаркт.
Бабулька ставила солдатикам миску дымящейся картошки на стол. Услышала последние слова и заохала:
— Горе-то какое! Сколько ж годочков было покойнице?
— Тридцать шесть, вроде,— не очень охотно ответил Максим.
Хозяйка не стала дослушивать солдатские истории, пошла в кладовку за огурцами, горестно приговаривая, что совсем молодых Бог прибирает.
— Что дальше? — Димке хотелось знать, чем же всё закончилось.
— Потом Маринку прооперировали. Меня к ней уже пускали. А больше никто и не ходил. Отец укатил в загранкомандировку. Подружки из училища, говорила, заскакивали пару раз, я не застал. Я к ней и после операции прошёл. Ничего, живая, зря так боялась. Рассказал анекдот — улыбается, мол, не смеши, мне смеяться больно. Сижу у неё, и тут дверь распахивается, заходит медсестра, а за ней деловая такая тётка и медсестре что-то выговаривает. Потом к Маринке поворачивается: «Меня Владимир Николаевич попросил лично всё проконтролировать». Маринка встрепенулась: папа уже вернулся? «Вла-ди-мир Ни-ко-ла-е-вич ещё в отъезде»,— чеканит тётка. А скоро Владимир Николаевич вернётся, спрашивает Маринка. Тётка видит меня, тыкает пальцем — почему посторонние. Это Максим, поясняет Маринка, он дверью ошибся, зашёл, мы познакомились и подружились. Ох, как тётка разоралась. И на медсестру, что пускает кого ни попадя, и на Маринку. Владимир Николаевич, мол, организовал ей отдельную палату, а она — тварь неблагодарная. Шлюха, как и её мать. Маринка на эту бабу смотрит заискивающе, как… моя мать на отчима. Как же мне тошно стало, выругался, развернулся и ушёл. Три дня гулял. Вот дурной был.
Максим замолчал.
— Дальше,— попросил Димка.
— А нечего больше рассказывать. Одумался, вернулся, а Маринки там уже нет, адреса никто не знает. Пошатался по дискотекам — никто меня не цепляет, не нравится, мне Маринку подавай. Потом в армию забрали,— он посмотрел на ходики на стене и поднялся: — Всё. Нам пора. А то три шкуры снимут.
Расчувствовавшаяся бабуля сунула им на прощание непочатую бутылку водки. Солдаты ей наказали, если у кого-нибудь есть кабанчик, то пусть зовут резать Омельчука, Пилипенко и Мороза. Несколько раз повторили фамилии. Бабка пообещала.
— Ребята,— попросил Макс по дороге,— всё между нами.
— Замётано,— отозвался Гавик.
Димка кивнул и спросил:
— А чем эта твоя Марина такая особенная?
— Не знаю,— пожал плечами Макс.— Просто с ней было. Нос не драла. Смешная такая. Спросил, почему окно не закрывает. Рассмеялась, что улица шумит веселее, чем больница, а иногда, как море. Кота у неё Барселоном звали, сокращённо Барсик. Сама так придумала.
— Ты её ещё найдёшь,— сказал Дед Мороз.
Максим ничего не ответил.
Деда Мороза разобрало любопытство:
— Гавик, а как ты познакомился с Оксаной? Что ты ей говорил?
— В шестом-то классе? Наверно, портфелем по спине огрел для знакомства,— хохотнул Гавик.— Мы жили по соседству. В одной школе учились. Ходили вместе. Гулять начали по вечерам.
У высокого бетонного забора их части солдаты остановились и обсудили план действий. Макс решил остаться здесь и перекинуть бутылку Гавику, пока самый трезвый из них Дед Мороз будет заговаривать зубы дежурному на КПП. Димка потоптался нерешительно.
— Ладно,— махнул рукой Макс,— отбрёхиваться буду я, а ты бросай.—И сунул чекушку Димке.
Дед Мороз из-за угла наблюдал, как вошли в ворота Гавик и Макс. Вернулся на исходную позицию. Смерил взглядом забор. В гимнастёрку завернуть бутылку? Подумал и стянул с ноги сапог. Услышал условный свист. Через забор полетела «запелёнутая» портянкой водка, упихнутая для надёжности в сапог.
Послышались шаги. Как бы не офицеры! Дед Мороз достал пилотку и нахлобучил на голову. Но он же без сапога! Заметут! Чего там Гавик копается? Замер, прислушиваясь. С той стороны забора раздались голоса. Ну всё. Застукали.
— Плюх! — вернулся к нему сапог. Димка быстро натянул его, не наматывая портянку, и побежал на КПП.
Максим водку не зажал. Угостил весь взвод. Хватило чисто символически, но это неважно. От одобрительных взглядов сослуживцев Дед Мороз почувствовал себя чуть ли не героем. Однако происшествие это скоро забылось. Ни о каких девушках больше Димка не думал. Даже тревога, что ж там творится дома, отступила куда-то на задний план. Мысли у него были теперь простые: как бы наесться досыта и отоспаться хоть немного. Хорошо было б ещё увильнуть от работ и придирок, но он не научился лукавить и прятаться. Каждый день с утра на его солдатском одеяле старшина находил складки. Которые приравнивались к лазейкам для шпионов мирового империализма со всеми вытекающими последствиями. А есть хотелось до такой степени, что мышь, обнаруженная в каше, отбивала аппетит исключительно до следующей кормёжки.
Димка писал маме, что он часто помогает на кухне. Не только в столовой, но и участвует в варке. И это всё благодаря тому, что у него мама — повар 5-го разряда. Он многому у неё научился, его за это ценят. Мама отвечала ему, какое это полезное и интересное дело, возможно, будущая специальность. И писала страницы советов, которые он пролистывал, не читая.
Разве солдат матери правду скажет? В наряд по столовой чаще остальных он попадал в наказание. А так как сержант Муха питал к нему какие-то особо «тёплые» чувства, то в столовой Дед Мороз оказывался в основном на варке. Но кроме чистки картошки и готовки обеда, это ещё означало мытьё пожизненно жирных полов вонючей тряпкой и бессонную ночёвку там же на скамьях.
К сожалению, больше никому в Тарасовке не понадобились солдатики забить кабанчика на зиму. Так что передыха от службы не случилось. А сама зима в Подмосковье наступила неожиданно рано — в первых числах ноября повалил снег.
Дед Мороз простудился. Видимо, неодетый разгорячённый выскакивал на улицу выбросить помои и простыл. Он терпел, терпел, потом пожаловался. «Читай устав, от кашля помогает»,— посоветовал ему комвзвода. Рецепт не сработал.
