Та любовь к Богу, которая всегда наполняла молчальницу, теперь пылала в ней всепоглощающим огнем. Она написала на келейной записочке слова Амвросия Медиоланского: "Ты ми еси, Боже, дражайший, желательнейший, люблю Тя паче неба и земли и всего, яже на них".

Жизнь ее была сурова, жестока: из кельи молчальница выходила только в церковь, к себе принимала сначала только одну служившую ей сестру. От посетителей она уходила из монастыря и пряталась в ближайшие кустарники.

Однажды в год она выходила за стену монастыря на то место, откуда был виден Новгород с его храмами, и острог, и дом для умалишенных, где она жила.

Здесь молилась она, задумчиво смотрела на город с его святынями, на место, где страдала, и потом тихо шла в келлии, опять на целый год.

Пища ее была убога. Однажды в день ей приносили из трапезы немного кушанья и хлеба и подавали в окно келлии. Но и из этого она уделяла нищим, а, если нищие не приходили, то вечером она выносила это в садик и кормила птиц, которые сейчас же слетались к ней.

Небольшая просфора с чашкою чаю или воды составляла, кажется, весь ее стол. На Страстной неделе только раз, в четверг, она ела просфору.

Деньги, которые ей присылали чтившие ее люди, она сейчас же раздавала.

Одежда ее состояла из белого коленкорового платья и такого же чепца; у нее для выхода в церковь было только самое необходимое. Когда графиня Орлова прислала ей лисий салоп, она написала: "Много благодарю, но лучше бы она прислала овчинный; этот мне не годится".

Однажды келейница купила ей новый теплый платок. Она отдала его бедной страннице. Келейница купила другой. И этот постигла та же участь. Келейница стала тогда упрекать ее. Она тогда написала: "Матушка, не скорби! У меня все цело, а я его подальше спрятала, поцелее будет. А после и тебе пригодится. Мне довольно и того, что имею".

Она заботилась только о чужих нуждах, а не о своих. В келлии ее было лишь несколько икон, и чтимый ею, всегда бывший с нею, большой образ на холсте — Христос во узах, — шкаф с книгами, налойчик для чтения, два простых стула, — самоварчик, убогая, жесткая кровать и стенные часы.

Спала она очень мало. Глухою ночью, сквозь занавески, видели ее молящеюся.

Когда она не читала или не стояла на молитве, тогда она вязала четки или клеила из бумаги маленькие коробочки, на которых помещала места Св. Писания, наполняла коробочки мелкими хлебными сухарями и раздавала, когда посетители просили что-нибудь на память.

Особенно любила она странников, нищих, убогих и детей.

В праздники и воскресенья она принимала посетителей.

Положив несколько поклонов пред иконою Спасителя, она низко кланялась гостю и сажала его. Когда ее просили помолиться, она вставала на молитву и молилась долго. При просьбе советов, знаками объясняла, что нужно делать. Если же посетитель был грамотный, она подавала книгу, сама раскрывая ее или предлагая открыть ее посетителю. И всегда в книге открывались мысли соответствовавшие обстоятельствам гостя.

И однако этим молчаливым свиданием во многих укреплялась их вера в Бога, другие утешались в горе. Над некоторыми вскоре сбывалось то, что показала знаками Вера Александровна.

Например, одна мать привезла к ней постоянно болевшего пятилетнего сына. После долгой молитвы, она поцеловала мальчика и указала рукой сперва на икону Спасителя, а потом на землю.

Через месяц, мальчика действительно опустили в землю.

В другой раз, когда одна, служившая при Дворе, барыня привезла ей своего ребенка, Вера Александровна положила его к иконе Спасителя и, поцеловав в голову и поклонившись ему, написала: "Блажен Саша". Чрез несколько дней, младенец скончался.

Когда, по нетерпении, кто-нибудь оскорблял ее, она благодушно сносила это. Однажды подошла к окну ее ходившая за нею келейница и постучалась. Она положила руку на стекло, что значило, что она не может ее принять. Обиженная этим, послушница закричала: "Ой ты, затворница, притворница!" Все это слышали, но молчальница кротко приняла эти слова.

Но Бог тут же наказал обидчицу. Не успела она сделать пятидесяти шагов от этой келлии, как вывихнула себе ногу. Вера Александровна принесла тогда все для утешения ее и помогала ей до самой своей смерти.

В церковь Вера Александровна приходила первой; до начала службы прикладывалась к иконам, ставила пред ними принесенные с собой свечи, потом становилась сзади, чтобы ее не видали, и молилась, стоя на коленях.

Последние пятнадцать лет она приобщалась всякую субботу. Исповедь свою она писала на бумаге и вручала ее для прочтения духовнику.

Она узнала заранее время своей кончины и назначила место для погребения. Исповедуясь в последний раз в церкви, она подала духовнику записку о своих грехах, потом, когда он прочел, обернула ее другой стороной. Там было написано: "Батюшка, помолитесь Господу о поминовении души моей. Конец мой близок, и дни мои изочтены". Ей было от 55 до 60 лет.

В четверг Светлой недели она в последний раз вышла из келлии за ворота монастыря, к той башне, откуда виден Новгород. То вставала она и молилась, то садилась и задумчиво смотрела на город. Потом прошла она к месту, откуда виден монастырь преподобного Варламия Хутынского, и смотрела на него. Долго ходила и сидела она на этот раз за монастырем, отдавшись глубокой, никем никогда не узнанной думе.

Вернувшись в келлию, она слегла, чувствуя себя дурно. У нее, по-видимому, открылось воспаление в легком, с сильным жаром. Без одного вздоха она выносила сильные страдания.

В четверг Фоминой ее приобщили. Когда келейница просила в другой комнате, чтоб и завтра приобщили больную, она вдруг появилась на пороге своей келлии и знаками показала на землю. Священник понял, что уже завтра ее не станет.

К ночи она совсем ослабела и забылась. В 12 часов, при бое часов она пришла в сознание и громким, твердым голосом произнесла: "Господи, спаси мя грешую!", потом она опять забылась.

В два часа ночи она хотела произнести ту же молитву, но слова замерли на устах, и она произнесла лишь: "Господи!".

6 мая, незадолго до 5 часов вечера, улыбка, которой никогда у нее не видали, осветила ее лицо. Вздохи становились все реже. Когда пробило пять часов, умирающая несколько раз редко вздохнула, закрыла глаза и печать вечного молчания легла на ее уста, которые своим великим молчанием как бы ограждали жившую в ней правду.

Множество народа из Новгорода и окрестностей служило по ней панихиды. Тело ее за пять дней не подверглось ни малейшему тлению. С усопшей снят был портрет.

Тело ее торжественно схоронено в монастыре и один почитатель ее воздвиг над нею памятник.

Кто была Вера Александровна?

Вот вопрос, без которого трудно обойтись, представляя себе образ этой праведной женщины.

Все ее приемы, внешность ее, какая-то изысканность при всем ее убожестве, чистота, которую она тщательно поддерживала вокруг себя, все это говорило о ее высоком происхождении.

Однажды, когда она, больная горячкою, ушла из монастыря и келейница еле отыскала ее в кустах, на просьбу келейницы вернуться, она вдруг ответила словами: "Матушка, мне здесь хорошо!"

Потом, когда келейница стала умолять ее сказать, кто ее родители, она вымолвила наконец:

— Я прах земли, но родители мои были так богаты, что я горстью выносила золото для раздачи бедным; крещена я на Белых Берегах.

Схимонах Игнатий родился в 1780 году в селе Пересы, Новгородской губ., Старорусского уезда на реке Ловати, в набожной крестьянской семье. Звали его в миру Иван.

С 18-ти лет он почувствовал влечение отдать себя всего Богу. Чтоб узнать Священное Писание и чрез него понять, чего Бог требует от человека, он обучился грамоте. Потом решил он отстать от мира.

У себя в саду он выстроил уединенную келлию и поселился в ней. Тут он читал Священное Писание и книги св. отцов; время проходило еще в молитве, посте и рукоделии, чтоб питать себя.