Вернувшись из церкви, монахини нашли Евдокию совершенно здоровою.
Когда пребывание Евдокии в Арзамасе стало известно ее дяде, он выписал ее к себе, но не мог удержать ее: она опять ушла от него, и, в сопровождении доверенного старого слуги, отправилась в Старую Ладогу. Придя туда, она отправила его обратно, извещая дядю о поступлении в монастырь.
Принятая благосклонно игумениею, Евдокия вся отдалась молитвенному созерцанию; единственною пищею ее был черный хлеб и квас, которые раз в неделю приносила ей одна ладожская женщина. Послушание Евдокии состояло в чтении псалтири над покойниками. Так она старалась исполнить то, что было бы тяжело другим монахиням.
В декабре 1777 года Евдокия приняла пострижение с именем Евпраксии, а в 1779 г. Староладожская игумения, переведенная в другой монастырь, представила ее митрополиту, как свою желательную преемницу. Высокая жизнь Евпраксии была уже настолько известна, что ходатайство игуменьи было исполнено, и на сорок пятом году жизни Евпраксия была сделана игуменьей.
Теперь ей предстояло много забот по ведению и благоустройству монастыря.
Древний устав в обители подходил всего ближе к отшельническому, скитскому роду жизни; сестры помещались большею частью по две в келлии, и игуменья требовала, чтоб молодые всегда жили под руководством опытных стариц. С особою разборчивостью принимала она новых, особенно молодых монахинь, заботясь о том, чтоб среди них не оказалось привлеченных в монастырь случайными обстоятельствами, а не сознательным и глубоким призванием. Всеми силами старалась она искоренить распри, ссоры, пересуды, пререкания и праздные встречи, и успела в том: нравственный уровень монастыря повысился.
Предметом особо теплых забот игуменьи было благолепие церковное. Она старалась, чтобы не только в праздничные дни, но и в будни церковь была ярко освещена и сияла порядком и чистотою. На большие праздники в монастырь приглашалось для соборного служения окрестное духовенство. Часто случалось, что в тот день, как церковные средства совершенно оскудевали и церковь было уже нечем осветить, неожиданно приносил помощь какой-нибудь незнакомый человек или она приходила из Петербурга, где имя Евпраксии становилось известным.
По глубокой вере своей, игумения с дерзновением предпринимала для благолепия церковного дела, которые казались невыполнимыми, — и довершала их. Скопив немного денег, начала она строить каменную колокольню, но дело стало из-за недостатка средств. Глубоко скорбя о том, Евпраксия провела всю ночь в горячей молитве. На утро, когда она погрузилась в дремоту, ей было видение великомученицы Варвары, которая утешала ее. В тот же час приехала в монастырь помещица Желтухина, передала игуменье пакет с деньгами, как раз в необходимом количестве, и рассказала, что великомученица Варвара во сне дала ей повеление вручить эту сумму игумении.
Когда колокольня была готова, Евпраксия отправилась в Петербург, чтобы лично привезти вылитый там новый колокол. Она ехала за подводой, в легкой повозке. Зима была в тот год лютая, со свирепыми метелями. На полдороге, во вьюгу, ночью, ямщики сбились с пути, подвода застряла в глыбах снега, и лошади стали. Невдалеке были огни в окнах и лаяли собаки. Но Евпраксия не хотела покинуть колокол в поле и идти в деревню, как предлагали ямщики. Она отпустила их с лошадьми, а сама осталась одна среди вьюги, в чистом поле, в своей повозке. Часто высовывалась она наружу, чтоб всмотреться в колокол. Среди ночи она почувствовала вдруг вместо лютого холода, дышавшего повсюду, теплоту. Чудный свет окружал ее повозку, и в этом свете стояли, охраняя Евпраксию, преподобные Александр Свирский, Сергий и Герман Валаамские…
Милостыню, получаемую монастырем, игумения делила сестрам, имея с ними одинаковую долю. Часто волховские рыбаки заходили к ней за благословением пред ловлею и потом приносили ей часть улова, а иногда закидывали для нее особую тоню, и тогда попадалось громадное количество рыбы. Свидетельницей того была, между прочим, именитая помещица, посетившая обитель после рассказов, которые слышала об Евпраксии в Москве.
Постоянно заботилась игумения о больных, слабых сестрах, а по умершим творила поминовение и оставшееся после них имущество раздавала нуждающимся. Сама она не участвовала никогда в поминках, не заботилась об изысканной трапезе для почетных гостей, а с помощью помещика Путилова, сад которого подходит к монастырским стенам, подавала хорошее, но простое угощение в своей келлии, на подносе.
Чрезвычайный подвиг предприняла Евпраксия с первых лет своего настоятельства, для уединенной молитвы. Она много скорбела, что управление монастырем лишило ее прежнего безмолвия, и, после одушевленной молитвы, таинственный голос указал ей возможность уединяться. В четырех верстах от монастыря, в глубине густого Абрамовского леса, был высокий пригорок — Абрамовщина. Туда и решила укрываться Евпраксия от молвы. Она стала ходить на Абрамовщину, после ранней обедни, трижды в неделю, по постным дням, и возвращалась поздно вечером. Под высокой сосной срубила Евпраксия малую бревенчатую часовню, а у подошвы пригорка выкопала колодезь и водрузила над ним большой деревянный крест.
На площадке пригорка подвижница совершала свое молитвенное правило. Оно состояло из чтения Евангелия, Апостола и акафистов. С собою Евпраксия приносила священные книги, свечи с огнивом, старинную шпагу и части св. мощей. Четырехверстный путь, чрез мхи и болота, был тяжел, особенно в осеннюю пору, или зимой, во вьюгу, по глубоким сугробам. Евпраксия ходила туда в мужской тяжелой обуви, а зимой на лыжах. Только от сильного вихря она укрывалась в часовенку, или когда нужно было читать со свечою. Без пищи, усталая от ходьбы, погружалась она в молитву; ее тело было покрыто кровавыми рубцами, и исколото жалами оводов и комаров. Но среди этих вольных страданий, на бесстрашную подвижницу сходило благодатное настроение, радостные очистительные слезы, умиление сердца и духовные откровения. Поздним вечером, тихо напевая стих "День скончавается, конец приближается", возвращалась она в монастырь, в свою нетопленную келлию, которую запирала с утра.
Этот подвиг Евпраксии часто был сопряжен с великими опасностями, от которых она избавлялась Божиим заступлением.
Одним глухим осенним вечером, молясь в часовенке, Евпраксия из-за перегородки увидала высокого человека в оборванной солдатской шинели, с ножом в руке. Она не прервала своего правила, а, когда кончила его и обернулась, солдат стоял на коленях и молился. Он называл ее угодницею Божией, молил о помиловании и рассказал, что ушел из полка и скитался без пищи по лесу; восходящий к небу световой столб привел его к часовне, где он думал найти клад. Непонятный ужас лишил его сил убить инокиню, и наконец, он понял, что она осенена благодатью. Евпраксия просила его прождать ночь, вернулась в монастырь и на следующее утро принесла ему большую просфору и медный рубль денег, наставила его и предсказала, что с этим запасом он благополучно дойдет до Петербурга, и, если с повинною головой придет к начальнику, будет прощен, заслужит свою вину и будет повышен затем в чине. Впоследствии солдат написал ей теплое письмо, где рассказывал, что с напутствием игуменьи, дошел он сытый до Петербурга, прощен был снисходительным начальником, очистил себя службой, и за отличие произведен впоследствии в фельдфебеля.
Однажды, тоже осенним вечером, когда игуменья с приближенною к ней монахинею Елпидифорой должна была возвращаться из пустыни в монастырь, разразилась страшная гроза. Темнота ночи, озаряемая блеском молнии, раскаты грома, завывание ветра, гул колеблемых вихрем сосен — все наводило на монахиню ужас; выход из часовни казался ей бездной, и она умоляла игуменью остаться в часовне на ночь. Но Евпраксия была непреклонна, и, освещая себе путь тусклым фонарем, пошла в бурю. У колодца фонарь задуло ветром. Но тогда засиял тонкий свет, который шел пред ними до ворот монастыря, как полоса дневного света. Игуменья строго приказала монахине хранить это событие в тайне.
