— А в чем дело? — спросила она.
— В чем дело? А в том, что я тебя учить буду.
— Чему? — недоуменно спросила Катенька, продолжая стирать.
— А хоть всему! Хоть бы и арифметике!.. Хоть бы и самой грамматике! — не без какого-то вызова ответил Мишка и даже прибавил: — Хоть всему на свете!..
Катенька выпрямилась. Сгоняя с рук мыльную пену, поднявшуюся ей по самые локти, и сильно покраснев, она спросила:
— Кто сказал?
— Татко!
Быть может, кто-нибудь скажет, что педагог не должен подкреплять свой авторитет ссылками на папу. Возможно. Но Миша подкрепил.
— Как же ты меня учить будешь? — спросила Катенька. *
— А очень-таки просто! — ответил Миша так уверенно, как если бы всю жизнь был учителем. — Книжки тебе принесу, тетради, карандаши всякие, чернил банку тебе достану и буду учигь... Ну как в школе!..
Это заявление имело большие последствия. Оно сказалось на всей жизни Мишки и Катеньки. Но первым последствием было то, что на длинных ресницах Катеньки засверкали две таких слеёы, она взглянула на Мишу с такой благодарностью, что наш парень был поставлен в затруднительное положение: ему захотелось, в силу старой своей страсти, о которой мы еще расскажем более подробно, пройтись колесом, он уже даже машинально дернул правым плечом книзу, но в то же мгновение вспомнил, что это может выглядеть в глазах ученицы недостаточно солидно, не педагогично, и воздержался.
Занятия начались, но кладезь мудрости Миши Гудзенко исчерпался очень скоро. К тому времени, когда он кончил сельскую школу, Катенька почти догнала его.
Но тут произошло некое неожиданное и важное событие: Мишина школьная учительница собрала группу своих бывших воспитанников и стала заниматься с ними по разным предметам сверх школьной программы.
Миша даже удивился,
— Що она така за людина, тая учителька? — спросил он однажды отца. — В классе-то мы ее боялись не иначе, як той чертяки! А ось я бачу, она совсем другая! ,
.— Хм! — буркнул отец. — А може, она, сынку, только до таких гайдуков, як оце ты, чертякой оберта-лася?!
При этом какой-то лукавый бесенок выскочил у отца из прищуренных глаз и быстро спрятался в усах, порыжелых от табачного дыма: отец что-то знал.
Миша осторожно рассказал учительнице о своей собственной ученице, и, к великой его радости, учительница приняла и Катю в свою группу. Вскоре она стала выдавать своим воспитанникам книги для чтения. Сначала это были чувствительные романы Ионэла Теодоряну «Лорелея» и «Секрет Анны Флорентины»,. потом Катя прочитала «Старуху Изергиль» Горького.
В голове Кати стал складываться новый, незнакомый и удивительный мир, полный фантастических, но прекрасных образов. Все еще было неясно в этом мире, но Катенька полюбила его, она жила среди мечтаний и грез.
Эти мечты и грезы переполняли ее и вырвались наружу, когда Катя села ткать свой традиционный ковер. Старый обычай требует, чтобы девушка, приближающаяся к возрасту невесты, выткала себе ковер, который должен стать ее приданым. Богата ли семья, бедна ли — обычай одинаково строг ко всем.
Все подружки и сверстницы Кати принялись за работу. Однако они лишь копировали обычные, старые образцы.
У Кати Сурду получилось нечто новое, необычное и прекрасное. Фантастические птицы с невиданным оперением слетелись на ее ковер из сказочного мира. Волшебные цветы раскрывали свои нежные лепестки, и чудилось, что от них исходит какой-то необыкновенный, нежный и пьянящий аромат.
Ни у кого на селе не было такого ковра, все. о нем говорили. Дочка Мазуры, Софья, богатая невеста, но дурнушка, обомлела, увидев такое чудо. Она сразу предложила Кате деньги, но Катя только обиделась: разве продаст девушка свое приданое?!
Впрочем, не будем забегать вперед. Мы еще увидим этот ковер и даже узнаем кое-что о его необычайной судьбе и роли, которую он сыграл в жизни семьи Сурду.
Оставим Катю, вернемся к ее учителю, Мише Гудзенко.
С самых ранних своих лет Мишка считался признанным вожаком целой ватаги сельских огольцов. Это положение он завоевал себе совершенно очевидным превосходством во многих искусствах. Никто не умел так ловко плавать, так глубоко нырять, так лазить по деревьям, так мастерить дудки из бузины, так драться, в случае необходимости так свистать в два пальца, как Мишка Гудзенко. В особенности он не имел равных в искусстве хождения на руках.
Тут он был мастер высокого класса.
Придя откуда-нибудь домой, Мишка у самых ворот ловким броском становился на руки и, пройдя таким манером через весь двор, на руках входил в хату.
Мать, маленькая, худенькая женщина, хлопнув его по тому месту, которое теперь находилось гораздо выше, чем обычно, говорила:
— Ось я тебе! Чи ты з умом? Ты же до кого ноги задрав? Чи ты не бачишь, що тут свята икона? Ось я тебе!
Тогда Миша делал бросок, снова становился на ноги и спокойно отвечал матери:.
— А може, я иконы и не боюсь? А може, я в бога не верю?
Сказав это, он обычно удирал, потому что волосы не резиновые и, когда мать таскала его за вихор, бывало больно.
То же самое в школе.
Однажды учительница застала в классе интересную картинку: при напряженном внимании публики Михай Гудзенко ходил на руках уже не по полу, а по партам— с одной на другую. А двое ребят сидели с разбитыми носами. Они тоже были спортсмены-рукоходы и разбили себе носы при неудачных попытках подражать Михаю.
Учительница оглядела «стадион» хмуро. Конечно, другая отодрала бы нашего акробата за чуб и тех двух тоже. Учительница же только назвала Мишку «гайдуком». Она даже подчеркнула:
— Настоящий гайдук!
Это было сказано в нелегкий час: слово стало прозвищем, и Мишка уже не мог его отодрать от себя, оно так прилипло, что в Петрештах его чаще звали «гайдуком», чем по имени.
Ватага любила проводить время на реке. А летом, когда ловили рыбу или с криком и визгом бухались в воду, не было лучшего места, чем под барским садом.
Ах, какое было место! Пологое, ровное, нога утопает в мягком, теплом песке. Валяться после купания и обсыхать здесь бывало так приятно... К тому же далеко от села. Пускай матери зовут, кличут, кричат, хоть по-молдавски, хоть по-украински, — все равно ничего не слышно. Сиди, сколько душа просит, никто и знать не будет. Вот какое было место!
Но его пришлось оставить.
Недалеко от берега лежала усадьба. Еще с дореволюционных времен она принадлежала помещику Оскару Дидрихсу. Поместье было небольшое — гектаров двести. Но из них пятьдесят было под промысловым фруктовым садом и пятьдесят — под виноградником, и доход поступал солидный. Усадьба представляла старинный парк. Среди пышной зелени стоял на пригорке барский дом — широкое одноэтажное здание с террасой,, колоннами и мезонином.
С террасы открывался вид на спокойное зеркало реки, на поля, на сады, на ореховые рощи. Весной все было в цвету, теплый воздух бывал пропитан ароматами цветения; летом среди зелени свежим румянцем играли поспевающие яблоки, желтели груши, бархатной синевой отливали мясистые сливы; наступала теплая, медленная и долгая южная осень, начиналась уборка хлебов, фруктов, винограда, и помещичье хозяйство являло картину великолепного изобилия.
Но много лет прошло с тех пор, как Оскар Дидрихс уехал из своего имения и носа туда не показывал. Не хотел он больше видеть ни дома своего, ни усадьбы, ни виноградника, ни сада, не хотел больше ни любоваться пейзажем, ни вдыхать здоровый сельский воздух.
— К черту все! — сказал он однажды, уехал и больше не возвращался.
. Тому были свои причины.
На- противоположном берегу Днестра лежала точь-в-точь такая же усадьба, с таким же парком, с таким же домом, с террасой, колоннами и мезонином и с таким же пейзажем. Эти усадьбы-близнецы некогда принадлежали двум братьям-близнецам — Оскару и Герману Дидрихс. Но после Октябрьской революции с усадьбой и двумястами десятин пахоты, виноградника и фруктового сада братца Германа произошло — читатель сам догадывается что... Братец Герман вступил поэтому в деникинскую армию, но был пойман крестьянами, и, по-видимому, в неудачную для себя минуту: он был убит.
