Мишка ответил каким-то раздраженным тоном:

— Та з-з-знаю!..

— Так, так! — говорил между тем Сергей Николаевич. — Ушел он в секту, значит?!

— И чего он там не видел, скажите мне, — промолвил Гудзенко. — Сменял православного попа на баптистского— хрен на редьку — и думает, что это он до самого бога добрался... А всё куркули наши! Стали они евангелия получать из Германии и ходят сытые к голодным и доказывают, что мало кушать — для здоровья польза.

— А много их?

— Кого?

— Сектантов?

— Полдеревни. Если не больше.

— Так! А пробовали вы с ним поговорить, с этим Сурду?

Вместо ответа Гудзенко постучал костяшками пальцев по столу.

— А жена его? — спросил Сергей Николаевич.

— Жинка — другое дело. Он-то сам человек тихий, той Георгий. А Мария — нет! У ней душа не тихая, ой, нет! Но, заметьте, и с ней не сразу дело пошло. Очень она тоже было в религию ушла. А баптисты ее грамоте научили, чтобы она могла читать на молениях про всякое такое божественное. И тут стала меня досада разбирать: почему же я не догадался ее грамоте обучить? Где ж, думаю, моя-то голова была? А у ней брат есть, Трофим Рейлян. Еще он не совсем наш, но сочувствующий. Пошел я к нему. Говорю: «Ты хочешь в пар-

тию?»— «Хочу». — «Добре! Принеси листовку Марии, сестре твоей. Заставь, пехай прочитает».

В это время вернулся из разведки Мишка.

— Тату! — объявил он. — Казали тетя Мария, щоб вы шли! Бо дядька Георгия дома немае!

Мария Сурду, еще черноволосая, вся в черном, поразила гостя своей строгостью, почти суровостью. Ее глаза уже утратили бархатистость взгляда, какую видел я за одиннадцать лет до того. В них теперь проглядывала та «нетихая душа», о которой говорил Гудзенко,— какая-то неясная, быть может надломленная, но не поверженная и неумолимая сила.

Мария, видимо, догадывалась, что гость принадлежит к партии, и подумала, что он специально затем приехал, чтобы разузнать о ней, о ее религиозном прошлом. Поэтому она как-то подобралась, подтянулась, точно приготовилась выслушать упреки и защищаться. По гость ни о чем и не спрашивал. Тогда Мария заговорила сама:

— Вам рассказывал Иван Тихонович, что я была в секте?

— Рассказывал.

Ей хотелось раскрыться, ей надо было услышать, что скаж.ет обо всем этом деле старший партийный товарищ.

— В первый раз, когда брат принес мне листок от Ивана Тихоновича, — начала она, — и я стала читать, я задрожала. Думаю, вот пришел дьявол искушать меня. Долго я молилась и наконец бросила листок в огонь.

Мария говорила глухим голосом, низко опустив голову. Она боялась, что ее осудят, и думала о том, как же будет с ней, если товарищи от нее отвернутся.'Куда она пойдет? С кем она останется? Однако она все же находила нужным рассказать о себе все, что ей казалось самым предосудительным и о чем она больше всего сожалела.

Но Сергей Николаевич перебил ее:

— Зачем вы все это мне говорите? Партия верит вам, надеется на вас. Даром вы себя расстраиваете.

— Да?! — как-то просветлев, воскликнула Мария.— Спасибо вам.

. Она порывалась сказать еще что-то, но со двора донесся скрип телеги: это вернулся из города сам хозяин. Он был не один.

— Ой! — воскликнула Мария. — Не хочу я, чтобы они вас видели. Особенно этот его дружок, Мазура. Это кулак, сектантский батько. Не надо, чтобы вас -видели.

И пока Сурду распрягал клячонку, в доме повторилось— в ином варианте — то, что уже однажды там произошло за одиннадцать лет до описываемого дня.

Подобно тому, как Георгий Сурду спрятал меня в чистой половине дома от жены, Мария быстро спровадила туда Сергея Николаевича и Гудзенко.

Но сектантский батько попрощался с Сурду у порога. В дом вошел один хозяин.

Сергей Николаевич и Гудзенко услышали его недовольный голос:

— Почему табаком воняет?

— Потому что курили, — равнодушно ответила Мария.

— Кто курил? — уже повышая голос, спросил муж.

— Курящие, — по-прежнему равнодушно ответила жена.

— Сам понимаю, что курящие. Спрашиваю: кто курил? ;

Тут повторилось еще кое-что из того, что произошло одиннадцать лет назад, — из чистой половины послышался кашель: это закашлялся Гудзенко, страдавший хроническим бронхитом.

Тогда хлопнула одна дверь и другая, и в комнату ворвался Сурду. За ним спешила жена.

— Ага! — закричал Георгий, увидев Гудзенко, который давно был ему подозрителен. — Опять ты явился! И сколько я тебе говорил, чтобы ты сюда не лазил?!

Не успел Гудзенко рта раскрыть, чтобы ответить, как Георгий заметил Сергея Николаевича. .

— А это кто? Ты кто такой? Говори!

— Ты не кричи, тут глухих нема никого, — спокойно ответил Сергей Николаевич. — Лучше посмотри на меня, Георгий, — может, узнаешь?

Трудно было узнать Сергея Николаевича. Сурду знавал розовощекого щеголеватого юношу лет девятнадцати — двадцати, еще безусого. Теперь перед ним стоял обросший густой бородой, косматый человек в крестьян-

ской одежде. Сколько ни всматривался опешивший Сур-ду в лицо незнакойца, он ничего не мог вспомнить.

— Не узнаю! — буркнул он.

— А помнишь Бендеры? И как ты у немца Тирбаха в дворниках жил?

— Помню.

— А меня не помнишь?

— Постойте! Постойте! — воскликнул Сурду. — Вы тот учитель!

— Он самый.

— Что же она вас тут спрятала, глупая баба? Идемте в хату.

Однако предложение было все-таки сделано довольно холодно: хозяин уже вспомнил, что учитель не раз вел с ним разговоры, какие он теперь считал бы за грех слушать. А тут еще этот Гудзенко!

— Садитесь! — предложил Сурду. — И по каким делам к нам пожаловали?

— Проездом, — не задумываясь ответил Сергей Николаевич.— Да вот вспомнил, что ты тут живешь. Ну, захотел повидаться. Очень просто, — ведь когда-то дружили.

— Так!

Объяснение выглядело правдоподобным. Хозяин уже улыбался. Однако он как-то осторожно посматривал на Гудзенко, точно спрашивая: зачем же он-то попал в дом вместе с гостем? Сергей Николаевич уловил этот вопрос в глазах Георгия и весьма естественным тоном, как бы продолжая свой рассказ, пояснил:

— И вот иду я, значит, селом да все думаю, как же я моего дружка найду? И тут повстречался мне этот человек. Спрашиваю, как мне Сурду найти. «Которого?» — «Да который с палкой ходит». — «Ага, знаю». И прямо сюда меня и привел.

— Очень хорошо! — сказал хозяин, недоверчиво поджимая губы. — Спасибо вам, Иван Тихонович, что вы ко мне гостя привели. Старый знакомый.

Он сделал небольшую паузу, оглядывая столь «не учительский» наряд Сергея Николаевича.

— А спрятались зачем? — спросил он.

Сурду, оказывается, был не так прост. Сергея Николаевича и Гудзенко вопрос застиг врасплох, они не знали, что ответить. Ответила Мария.

— Это я их попросила выйти, —сказала она.— Как увидела я этого паука Мазуру, так подумала — вот он в хату войдет, опять станет мне грозить геенной огненной за то, что я не хожу на моления.

— И правильно.

— Может, и правильно?! А я решила, что, как станет он меня донимать, я его помоями окачу — вот полное ведро стоит. И я не хотела, чтобы чужие люди этот срам видели. Мне свидетелей не надо. Так ты ему и скажи.

К удивлению Сергея Николаевича, Сурду выслушал эти слова жены без гнева. Он только опустил голову и грустно сказал:

— Овца заблудшая.

Гости чувствовали себя неловко.'

— Я так понимаю, Георгий, — сказал Сергей Николаевич,— что ты в секту подался? К богу? Правда это?

— Мы проповедуем Христа распятого, — сухо ответил Сурду. •

— Понимаю. Ну и что? Лучше тебе живется? Помню, ты жаловался на бедность. А теперь как?

— И теперь то же самое.

— Так! Значит, мало тебе пользы от бога?

Сурду не растерялся:

— А вот вы спросите Ивана Тихоновича. Он давно в бога не верит. Богато он живет? Кажется, тоже не лучше меня.

Гудзенко громко рассмеялся:

— За что же мне бог помогать будет, если я в него не верю и не молюсь ему? За мою неблагодарность он мне помогать должен? Вот ты скажи: почему он тебе не помогает?