Все встали. Было тихо. Память вернула каждого к годам опасностей, страхов, тревог и борьбы.

Мы были тогда совсем еще не старые люди. Правда, молодость уже повернулась к нам сщиной, она уже смотрела куда-то в другую сторону. Но все мы,*—я уверен, что все, — были благодарны судьбе за то, что она не обошла нас, не обидела; за то, что молодость наша пришлась на героические годы, и мы стояли не совсем в стороне от событий своего времени.

Не надо думать, что если нам удавались некоторые наши дела, то это потому, что счастье шагало впереди нас с дворницкой метлой в руках, и расчищало нам дорогу, и усыпало ее лепестками роз. На это мы и не рассчитывали никогда. Счастье — штука слепая. Оно и само не знает, куда тычется. Во всякой борьбе оно помогает то одной стороне, то другой. На счастье мы не рассчитывали. Другой был у нас союзник и великий покровитель: История. Никто не умеет так щедро одарить человека талантом борьбы, неистовством духа, как История. Она особенно хорошо делает это в свои героические эпохи, когда сама поднимается на борьбу за судьбы народов. Тогда она создает героев, мастерски используя для этого самый обыкновенный человеческий материал.

НАСТЬ ВТОРАЯ.

Глава первая

Хозяин Сережи Голикова, repp Тирбах, водил дружбу с . румынскими властями и делал с ними дела. Хапуги из интендантства, хлыщи из штабов и даже офицеры сигуранцы ходили в богатый дом в гости. Они там ели, пили, веселились и брали деньги взаймы без отдачи.

Когда компания собиралась, Сережа исчезал из дому или под разными предлогами отклонял приглашения хозяйки выйти к ужину. Однако в парторганизации ему разъяснили, что в его положении подпольщика такими знакомствами лучше не пренебрегать. И в ближайший раз, когда фрау Тирбах пригласила его, Сережа дал себя упросить.

После ужина он сел за пианино. Сначала играл вальсы и польки-мазурки, и гости танцевали. Потом пел, потом под его аккомпанемент пел длинноногий полковник Попеску, начальник сигуранцы, потом Сережа рассказывал со свойственной ему живостью какую-то смешную историю, которая всех развеселила. Сережа был

очарователен, и фрау Тирбах просила его не уходить из дому в те вечера, когда она ждала гостей.

Правду сказать, господа офицеры сигуранцы только и веселились, что в гостях.

¹ Жизнь в городе, как и во всей Бессарабии, становилась для них все более тревожной.

Они держали на учете каждый печатный станок, каждый фунт шрифта. Однако не переставали выходить подпольные газеты и листовки.

По ночам всюду рыскали патрули. Но наутро подпольные издания оказывались наклеенными на стенах домов, на воротах, на столбах. Полицейские сдирали наклейки, соскребывали их ножами, стараясь не оставить и следа. Но видеть полицейских за такой работой значило для жителей почти то же, что прочитать эти листовки. Во всяком случае, становилось ясным, что партия жива, она борется.

Невидимая рука писала жирной краской на стенах домов: «Долой румынских оккупантов! Да здравствует Советская Бессарабия!» Дворники замазывали эти надписи. Но прохожие только ухмылялись: каждый понимал, почему появилось свежее пятно на стене и что именно было замазано. Каждый как бы читал стертую надпись.

Пости фрау Тирбах нередко приходили озабоченные, плохо настроенные, хмурые.

Начальника бендерской сигуранцы, полковника По-песку, бог создал вралем. Полковник любил время от времени похвастать победами, которые он якобы одерживает над подпольем.

Однажды за ужином он рассказал, что наконец арестовал автора листовок, которые появлялись в городе в последнее время, и даже нашел у него чемодан с типографским шрифтом.

Сережа слушал с большим вниманием, восторженно цокая языком, и сказал, поднимая свою рюмку:

— Ах, как интересно! Желаю вам и в дальнейшем таких же успехов!

*Пусть не подумает читатель, — тост был искренний, потому что автором листовок был именно он, Сережа, а чемодан с шрифтом лежал в эту минуту в соседней комнате, у него под кроватью.

Сережа стал почти что членом семьи фрау Тирбах, и она не раз высказывала сожаление по поводу того, что у нее нет дочери: она бы выдала ее замуж за Сережу.

Так продолжалось почти полтора года.

В один прекрасный день Сережу арестовали.

Тучного герра Тирбаха едва не хватил удар. Почтенная фрау Тирбах свалилась больная.

— Кому же теперь верить? Кому верить после этого?!— беспрерывно, как в бреду, повторяла она.

Но больше всех были потрясены офицеры сигуранцы. Полковник Попеску ходил мрачнее тучи. Ему было стыдно и страшно: он дал себя обвести вокруг пальца. И кому? Юнцу! Мальчишке!

Полковник настолько опасался последствий своего ротозейства, что даже стал склоняться к мысли выпустить Сережу на свободу, как арестованного якобы по ошибке. Кстати, и обстоятельства благоприятствовали этому намерению. Так, например, обыск не дал никаких результатов. Ни шрифта, ни рукописей, ни брошюр, пи листовок, ни каких бы то ни было других изобличающих материалов найдено не было.

Арест был произведен на основании доноса провокатора. Провокатор — человек проверенный, и все, что он сообщил, было, несомненно, правдой, но все же донос можно объявить ложным, провокатора сгноить в тюрьме, а перед Сережей извиниться и отпустить его. Это было бы, конечно, лучше, чем самому быть изобличенным перед начальниками и подчиненными и перед всем городом в том, что он, грозный начальник сигуранцы, чуть не ежевечерне встречался. с опасным подпольщиком, ел и пил с ним, пел под его аккомпанемент и за целых полтора года не догадался, с кем имеет дело! Каким надо быть ослом, прости господи! Каким колпаком!

Однако осуществлению сего благого замысла полковника Попеску помешали важные обстоятельства.

Один из арестованных по тому же делу, не выдержав пытки, подтвердил сведения провокатора о том, что Сережа был членом городского комитета партии большевиков, что его перу принадлежало большинство появлявшихся в городе листовок и что через него поддерживалась связь с левым берегом. Показание было

запротоколировано, и это сильно осложняло дело с освобождением Сережи.

Осложняло, но все же не делало невозможным: разве нельзя уничтожить и протокол?

Но было и более серьезное обстоятельство.

При допросе Сережи пожелал присутствовать специально прибывший из Кишинева крупный начальник, некий полковник Отеску, рыхлый пожилой толстяк.

Сначала он взял с Сережей отеческий тон. Заглядывая в его дело, полковник участливо расспрашивал юношу о нем самом, о его родных и высказал горячее соболезнование матери, у которой арестовали сына,.единственного сына, образованного сына, такого сына!

— Ах-ах-ах! — сокрушался толстяк. — Такой молодой, вся жизнь впереди, и вот какие-то скверные люди запутали вас, а вы клюнули, как простачок! Ах, как обидно! Скажите, вас уже допрашивали?

— Допрашивали.

— И вы, я надеюсь, благоразумно дали полезные сведения?

— Нет! Я не дал никаких сведений.

— Вот как?! Но, я надеюсь, вас не били?

— Нет, били.

— Неужели?! Ах, как досадно! Полковник! — обратился толстый Отеску к длинноногому Попеску. — Что же это у вас тут делается? Молодой человек неразговорчив, но разве можно за это бить?

Сказав это, он встал из-за стола, неторопливо подошел к Сереже, погладил его по голове, приговаривая «бедный мальчик», «бедный мальчик», и внезапно со страшной силой ударил его кулаком в лицо.

Впрочем, даже это не исключало для Попеску возможности замять дело, порвать протокол, отпустить Сережу как арестованного по ошибке.

Но Сережа сам невероятно затруднил эту задачу. Он вскочил, как подброшенный пружиной, отступил на шаг и с такой силой хватил толстобрюхого Отеску носком башмака в низ живота, что тот не смог удержаться на своих коротких ножках и, неистово крича и воя, упал наземь.

После этого Сережу долго били. Он лишался чувств, но его окатывали водой, приводили в сознание и снова били и требовали, чтобы он назвал членов организации.