Во второй половине апреля в Бендерах, в пригороде Борисовке, состоялась партийная конференция. Вопросов в повестке было не много — всего один, — но зато какой! — «О подготовке к приходу Красной Армии». Было решено, что, когда она придет, мы сразу поднимаем восстание против оккупантов, гоним их в спину, устанавливаем советскую власть в Бессарабии — и давай дальше, в Венгрию!

Подъем, восторг, энтузиазм были неописуемы. Кто-то даже забыл, что мы находимся в оккупированном городе, и затянул «Интернационал». Бывают же горячие головы!

На конференции присутствовали товарищи из обкома и военно-революционного комитета. Они изрядно намылили певцам головы и заодно прочитали всем на^ лекцию о том, что революционный пыл, личная храбрость, готовность пожертвовать собой ради торжества идеи и разные другие возвышенные человеческие качества надо всегда использовать с умом. К ним всегда следует добавлять некоторое количество разума, и . чем больше, тем лучше. В заключение нам было строго наказано соблюдать осторожность, никогда не действовать наобум, вообще голову держать всегда при себе.

Не скрою, слушать все это было неловко, неприятно и попросту обидно. Не дети же мы, в конце концов! Наставления были бесполезны.

Они и оказались таковыми, потому что горячие головы выслушали их и сразу забыли и сами своими руками погубили все дело.

Красная Армия хотя и приближалась, но не так уж быстро: ее задерживали тяжелые бои с бандами изменника Григорьева.

Тем не менее однажды в конце мая, поздно вечером, к секретарю бендерского подпольного парткома, к нашему незабвенному товарищу Борисову-Старому, явились те три подпольщика, которые должны были передать ему приказ о началу операции. Все трое были люди, казалось, серьезные. Предполагалось даже, что после освобождения Бессарабии двое из них войдут в состав временного бессарабского правительства. И вот они приходят к Старому и выпаливают, что — готово! Красная Армия придет через несколько часов, надо шевелиться, поднимать людей и не терять времени.

Но терять время уже все равно было невозможно: времени не было —поздно хватились. В деревнях у нас действительно было подготовлено две тысячи партизан. Они с нетерпением ждали, когда наконец придет минута и они смогут выступить. Но эти люди жили небольшими группами в разных деревнях. Телефонов тогда не было, а чтобы собрать эти две тысячи человек через гонцов, да еще соблюдая конспирацию, нужно было хоть два дня, а не два часа. -

Старый был поражен и возмущен. Он сказал эмиссарам, что дело, конечно, кончится бедой для нас и весельем для врага. Но те были непреклонны. Тогда Григорий Иванович в спешном порядке созвал бендерский партком и ревком, и все присоединились к его мнению — все считали спешку опасной и гибельной. Но спорить приходилось с горячими головами. Внять голосу разума такие головы неспособны, в особенности когда они по положению имеют право приказывать. Бендерским товарищам пришлось скрепя сердце подчиниться.

Поначалу все шло отлично. Захватили почту, телеграф, банк, телефон, вокзал, казначейство, крепость, заставили вывесить белый флаг — символ капитуляции.

Все удалось проделать тихо, без лишнего шума: караульную службу несла доблестная королевская пехота, так что часовые спали.

Шум поднялся, когда подошли к французской военной тюрьме и стали освобождать заключенных. *

Заключенные ликовали, они выбежали на улицу с криками и песнями, обнимали и целовали «камарад рюскб» и пошли вместе с ними к французским казармам. Братание началось и там, многие солдаты отдавали оружие нашим:

— Берите его себе! Против вас мы все равно воевать не будем, а вам оно пригодится.

Свыше тысячи французских солдат, то есть половина всего личного состава, участвовали в этом потрясающем братании. Французы просили взять их в Россию, в Красную Армию.

Но по причинам, уже известным читателю, переправить на другой берег тысячу человек было не на чем. Энтузиастам пришлось вернуться в казармы, где их ждала ярость начальства.

В городе становилось все более шумно. По улицам двигались толпы рабочих, взявших в руки оружие по призыву партийной организации. К рабочим присоединилось много другого простого народа, подоспело и некоторое-количество пригородных крестьян.

Не все в городе понимали, что происходит. Но господа офицеры румынских королевских войск не стали тратить время на выяснение этого интересного вопроса. Они сразу решили, что так и есть, пришли большевики, спасайся кто может. Господа офицеры пустились наутек. Солдаты тоже побежали, но не могли их догнать.

На первой остановке, которую бегуны сделали, чтобы чуточку перевести дух, они поняли, что ничего подобного, большевики не пришли, никого в городе нет, разве что небольшая кучка, но, правда, кучка храбрецов.

Некоторые из господ офицеров, и в первую очередь начальник сигуранцы полковник Попеску, считали, что храбрецы—это и есть самые опасные люди и с ними вообще лучше не связываться. Поэтому они советовали не спешить с возвращением в город. Но в конце концов они все же дали себя убедить и вернулись. В городе они услышали рев французских пушек и узнали, что командир французской дивизии объявил осадное положение. Все это подействовало успокоительно, в особенности на полковника Попеску, и даже придало полковнику некоторую бодрость, даже какую-то молодцеватость, и полковник Попеску почувствовал себя вполне способным свирепствовать. Он и приступил к этому, и развернулся во всю свою мощь во второй половине дня, когда повстанцы, теснимые артиллерией, отступали к переправе.

Сигуранца потом свирепствовала несколько дней, она прочесывала все улицы в городе и пригородах и ходила по домам с облавой. Тюрьмы все были набиты битком,

заключенных подвергали пыткам, в крепости беспрерывно расЬтреливали. Партийная организация была разгромлена. Провалился целый ряд тайных перепрлв на Днестре. Провалились партийные организации во многих-городах Бессарабии.

А что же Красная Армия?

Красная Армия пришла на левый берег в составе ста двадцати трех красноармейцев. Да и тех не на чем было переправить: командиры не предупредили, никто не подготовил лодок. Сколько времени ушло, пока раздобыли хоть несколько штук! Конечно, если бы пришла в самом деле Красная Армия, никаких лодок не нужно было бы: армия навела бы понтонный мост. Но полуроте пехотинцев такая работа не под силу.

Эти сто двадцать три пехотинца были люди, несомненно, боевые, храбрые, испытанные. Остальные участники восстания тоже были беззаветно храбры, никто себя не берег, все дрались, как подобает солдатам революции. Но ведь все расчеты были построены на том, что придет Красная Армия во всей своей мощи — пехота, кавалерия, артиллерия, опытные командиры, испытанные бойцы. Именно этого требовала задача. Не переполох надо было поднять, а выгнать из страны пятьдесят тысяч хорошо вооруженных оккупантов. При чем же здесь полурота?

Восстание продолжалось тринадцать или четырнадцать часов. Оборону взяло в руки французское командование. Оно вполне разумно решило, что раз нет Красной Армии, то и беспокоиться нечего. А когда стала сердиться французская артиллерия, наши горячие головы заметили, что отвечать у них нечем, об артиллерии они не подумали. И, значит, надо уходить.

Лекция о том, что без разума храбрость опасна, Г ыла проиллюстрирована. Но мы дорого заплатили с а это.

Впрочем, даже это загубленное восстание принесло революции свою пользу. И немалую.

Через несколько дней после бендерских событий в Кишиневе состоялся митинг местного французского гарнизона. Лозунг у солдат был всего один:

— Домой!

Потом у французов произошел бунт в Аккермане. А там пошло и пошло — бунтовали один за другим все французские гарнизоны в Бессарабии:

— Домой!

Дело принимало совершенно непредвиденный и весьма неприятный оборот. В конце концов, ведь французов привезли в Бессарабию ненадолго. Никто и не думал держать их там до старости. Рассчитывали, напротив, что они здесь быстро управятся и поедут усмирять Украину. Никто не имел в виду задерживать их и на Украине. Было запланировано, что они управятся раз-раз — и махнут в Россию, наведут порядок, а тогда прямо домой, во Францию, — как говорится, ко щам.