— У ребят? Ну и что?

— Сгорим от стыда, если снова не вышли на пласт.

— Борис рассказывал, в Сибири, под Сургутом, бурили до двух с половиной, а то и до трех тысяч метров. — Она прикоснулась к его плечу. — Мой тебе совет, меньше отвлекай его. Он свое дело знает. Все должно быть нормально.

— То есть?

— Меньше контролируй. Не опекай ребят, как назойливая нянька. Больше доверяй. У самого на носу сдача объекта, занимайся им.

— Не помню, чтобы когда-нибудь вмешивался в твои дела.

— Ну и напрасно, мы не чужие. — Она улыбнулась, мгновенно растопив наметившийся было холодок разговора. — Знаешь, при такой настройке невольно задумываешься о несовместимости.

— Гм, если и завлечешь меня когда-нибудь своей фатой в Дом счастья, все равно не попаду под твой лапоть.

— Время покажет.

— Времени в обрез, мне пора. Не желаете ли, дорогой товарищ, сопроводить кандидата медицинских наук до аэропорта и обратно? Представляю, какая опять собралась армада поглазеть на "Антошку".

— Увы, у меня свидание в другой части города.

— О! Луковский! Вы вознеслись в моих глазах! Ля фам?

— После общения с некой соотечественницей я даже к собственной шляпе испытываю неприязнь оттого, что она тоже женского рода.

— Браво!

— Ваша ревность делает вас романтичней, неспесивой, несамодовольной, гонит по жилам чистый огонь, порождающий нечто родственное настоящему чувству.

— Брависсимо!

— Но не страдайте, мои свидания не менее деловые, чем ваши. А сдача объекта действительно на носу, как вы изволили выразиться.

— Горе-горюшко, — с нарочитой печалью промолвила Светлана, — и этот злопамятный сухарь собирается сделать мне предложение.

— Не исключено, что это может произойти по окончании вашего контракта, мемсаб, под венец лучше стать на Родине, — сказал Виктор Иванович. — Я повторяю: не исключено. У вас же откуда-то полная в этом уверенность. Может, это не так.

— Отпираться бессмысленно. Так считает офицер местной полиции. А полиция знает все.

— Или ничего, — вдруг вздохнул Луковский.

Почти скрытая густой зеленью, плотно обвивавшей остроконечные металлические прутья, высокая ограда опоясывала казавшееся неприступным имение "Соваж", которое занимало сравнительно небольшую площадь плодородной земли в северном пригороде Найроби.

Совсем недавно прибывшему в эту страну отставному инспектору с паспортом на имя Ли Джоунса Килдаллена пришлось потратить немало энергии и сообразительности, прежде чем он отыскал "Соваж" и убедился, что сия обитель есть именно то место, ради которого он проделал столь дальнее путешествие по воде и суше.

Название как нельзя лучше передавало облик этого затаенного уголка, место действительно выглядело диким.

Проникнуть внутрь усадьбы удобнее всего было бы через выдвижные на шарнирах ворота, от которых грунтовая дорога с рядами пальм по обочинам вела прямо к двухэтажному особняку с колоннадой и портиком.

Выкрашенный в нежно-зеленый цвет, дом этот совсем не просматривался днем на фоне кокосовой рощи, однако ночью, озаренный светильниками двух ротонд по бокам фасада и обозначенный мягким светом окон, был хорошо заметен.

В ограде имелась задняя калитка, она, как и ворота, была оснащена автоматическими запорами, контролировалась лучами прожекторов и скрытой сигнализацией.

"Свил гнездо по высшему разряду, — мысленно отметил приезжий человек в черном костюме, — судя по всему, фонд четвертой дивизии был весьма солидным".

Он пробрался к замеченной накануне толстой ветке, выставленной за внешнюю сторону ограды, перебросил через нее узловатую веревку, закрепил, внимательно огляделся, вскарабкался наверх и, стараясь не оцарапать лицо и руки, спустился по дереву на запущенный газон усадьбы. Осторожно и бесшумно двигался он к водосточной трубе, по которой намеревался достичь балкона, а через него проникнуть в кабинет преуспевающего эмигранта.

Там вспыхнул свет. Господин Соваж, некогда носивший иное имя, прикатил в свою обитель давно, когда начали сгущаться сумерки, и поспешил в кабинет, зажег настольную лампу, чтобы, по-видимому, срочно поработать.

Вот он какой деловой, этот "дикий коммерсант от артиллерии".

Сейчас время приближалось к полуночи. В доме еще не спали. Внизу, в столовой, раздавались приглушенные голоса и звон посуды. Где-то в утробе второго этажа негромко с интервалами постукивала машинка. От легкого, изящного ангара на заднем дворике доносились вкрадчивые звуки музыки.

Бывший инспектор оттолкнулся от шершавого пальмового ствола, за которым прятался несколько мгновений, и, стараясь ступать бесшумно, бегом преодолел освещенное пространство перед домом, прижался к стене, продвинулся к водосточной трубе и стал примериваться к ней, проверяя на прочность.

За его спиной кто-то покашлял, он резко обернулся.

Рослый, обнаженный до пояса чернокожий детина с закатанными штанинами, уронив лопату, смотрел на него и манил пальцем, покачиваясь и приговаривая:

— Беленький… Откуда? Иди, иди сюда. Руки на голову и скорей иди, иди ко мне.

Европеец в черном костюме приложил палец к губам, произнес:

— Тсс!..

— Иди сюда, тебе сказано! — рявкнул юный великан. — Руки на башку! Живо! Ну!

— Тихо! Не повезло тебе, бедняга, сам на меня нарвался.

С этими словами отставной инспектор взвился и выбросил ногу в молниеносном ударе, в одном из самых сокрушительных приемов, унаследованных от незабвенного Окамуры-сан.

Каково же было его изумление, когда чернокожий детина, который должен был рухнуть и корчиться, будто чудом, легким кошачьим движением ушел от удара.

Более того, он принял классическую стойку и серией безукоризненных по исполнению блоков отразил последующие выпады опытного бойца.

Поединок разгорался, извергая стоны и хлесткие, резкие звуки взаимных атак, хриплые вздохи и тяжесть прерывистого дыхания.

— Йа! Йа! — вскрикивал нападавший.

— Хаг! Хаг! — вскрикивал защищавшийся. Привлеченные шумом, уже выбегали из дома его обитатели.

"Проклятый возраст!" Это было последним, что успело мелькнуть в сознании пожилого европейца, прежде чем он упал без чувств от страшного удара.

Ветер бил и кружил, он гнал тучи раскалённого песка и тянул одну ноту, жуткую, как вопль падающего в пропасть.

Это был необычный пыльный харматтан, свирепый смерч, бич материка, порожденный восходящими движениями сильно перегретого воздуха нижних слоев атмосферы.

Из беснующегося пространства вынырнул Ник Матье. Озираясь и отплевываясь, закрывая лицо руками от несущейся навстречу нещадной песчаной крупы, он бежал, терзаемый ветром, к шевелящемуся куполу склада.

Обнаружив там Габи и Даба, что лихорадочно закрепляли изнутри нижние края парусиновых стен, Ник шарахнулся назад, не замеченный ими, заметался в поисках укрытия.

— Еще немного, и чертова палатка унесет меня в бездну!

— Держись! — откликнулся Даб. — Ложись на пол! Прижимай!

Ник распластался на палатке, которая билась под ним, точно раненая птица с могучими крыльями. Но еще сильнее колотилось его сердце, и весь он дрожал, словно в ознобе.

— Сейчас, сейчас утихнет, — успокаивал Даб женщину, — известно, налетит, испугает и утихнет.

— Я не боюсь, — отвечала Габи, — просто очень обидно за такую напасть. Все ведь может рухнуть.

— Утихнет. Завтра будем смеяться над собой, завтра будем вытряхивать песок из ушей. Утихнет проклятый. Должен.

— Ты слышишь? — вдруг насторожилась Габи.

— Что?

— Не стало… замолкла!

И верно, оборвался, не доносился больше привычный гул буровой установки, лишь визжал, свистел неистовый ветер, замазывая серой краской оранжевый диск солнца.

Даб стрелой вылетел из склада, мелькнув мимо распластавшегося Ника Матье.

— Бур! — в ужасе кричала Габи, устремляясь за ним. — Остановили бур! Нельзя!