В эти дни крестьяне обычно вкапывают перед своими домами длинные бамбуковые шесты с подвешенными наверху корзинками; в них вкладываются несколько рыбин и золоченые бумажки с добрыми пожеланиями богу домашнего очага. По преданию, чтобы испросить благополучия семье на Новый год, бог очага заранее поднимается иа небо при помощи рыб, которых он превращает в драконов.

Но всех этих приготовлений в селении Долга пока еще не чувствовалось. Здесь ждали другого праздника, и его уверенную поступь люди слышали в нарастающем грохоте орудий.

— Наши идут! — улыбались друг другу крестьяне.

«Наши рядом!» — казалось, шелестела ветвями молодая зелень, ворковали птицы, ликовало солнце.

Близилась новогодняя полночь.

Неподалеку от селения Долга, на берегу, было пожарище. Еще недавно там стояло селение Душистый Рис, звенели детские голоса, пели петухи, мычали коровы. Сейчас там было тихо и пустынпо. Селение сожгли оккупанты, мстя за непокорность его жителей. На месте, где жили, трудились люди и дымились домашние очаги, была ровная лужайка, и молодая травка спешила прикрыть черные пятна.

Только одна хижина осталась от большого селения. Никто не жил в ней. Однако вот уже несколько дней по ночам около этой хижины появлялись какие-то люди. Пригибаясь под тяжелым грузом, они спускались к реке, что-то высыпали в воду и налегке возвращались к хижине.

Это были известные нам жители селения Долга. Они делали подкоп под находившуюся неподалеку базу горючего, принадлежащую сторожевому посту Донг-Тоа.

Сегодня, в новогоднюю полночь, вблизи одинокой хижины было особенно оживленно. Завершался подкоп. То и дело люди бесшумно выскальзывали из нее и торопились с корзинами к реке.

Лунный свот проникал внутрь хижины через дырявую крышу. Пожилой крестьянин стоял на коленях на земляном полу и заглядывал в яму, наполовину прикрытую досками.

— Э-эй, Железный Бамбук! — приглушенно позвал он.

Снизу тут же откликнулись, и над щелью показалась вымазанная глиной голова предводителя юпых зу-китов.

— Сейчас, дядя Дуонг! Принимай-ка сразу парочку!

— Много еще осталось?

— Не больше десятка корзин.

II он поднял наверх две большие корзины, доверху наполненные землой.

Крестьянин не успел выйти из хижины, как в яму со свертками проводов спустился Нгуен.

— Ши еще здесь, сынок? — спросил он.

— Недавно ушел, отец.

— Ничего не передал?

— Сказал, что будет в лощине. Велел, чтобы мы через час были готовы.

— Не опоздаем!

Нгуен хотел уже пробраться мимо сына, но тот остановил его:

— Отец, верно ли говорят, что здесь недавно был сам Беловолосый?

— Верно, — улыбнулся Нгуен.

— Почему же ты не показал мне его?

— Да ведь ты его видел и даже разговаривал с ним.

— Да что ты, отец? — удивился Железный Бамбук.

— Как, разве ты не разговаривал с дядей Ши? — спросил Нгуен.

Мальчик застыл с открытым ртом и расширившимися глазами.

— Дядя Ши — Беловолосый?!

— Да, сынок, теперь тебе это уже можно знать.

Железный Бамбук, охваченный изумлением, еще долго

стоял и смотрел вслед отцу.

Хун-Петушок и Гун принесли корзину с взрывчаткой. Они спустились вниз и стали пробираться вслед за Нгуеном в конец подземного коридора. Двигаться по нему можно было только ползком.

Нгуену и мальчикам то и дело приходилось прижиматься к сырым стенам подземной траншеи. Навстречу им ползли люди, рывками подтаскивающие за собой последние корзины с землей. Приглушенно звучали здесь редкие человеческие голоса. Отовсюду капала вода. Отблески факелов дрожали на влажных стенах и низком потолке, выхватывая из мрака то деревянную подпорку, то покрытое капельками пота лицо человека.

Томительно долго тянулись последние минуты. Находясь аа бугром, рядом с Железным Бамбуком и многими другими, Аистенок напряженно всматривался туда, где лежал погруженный в сон ненавистный Донг-Тоа. Никто из тех, кто сейчас спал или дежурил за железобетонными стенами его дотов и многоярусной колючей оградой, не догадывался о суровом возмездии, которое приближается к ним. Еще одна, две, три минуты — и оно совершится... «Наши теперь рядом, — думал про себя Аистенок, — и, наверно, завтра с рассветом уже наступит новая, совсем новая, светлая жизнь!»

Он пока смутно представлял себе ту новую, лучшую жизнь, какая неизбежно начнется с приходом солдат дяди Хо. Но Аистенок не сомневался, верил, что она должна быть очень хорошей, прекрасной. Иначе разве стали бы за нее бороться и отдавать свою жизнь те лучшие люди, которых он зпал: его отец, дядя Тхи, Большой Ветер, старый храмовой сторож и многие другие?!

Со слов старших Аистенок уже знал о тех переменах, которые произошли в жизни его соотечественников на освобожденной земле Вьетнама. Значит, теперь и у них так будет. Значит, когда придут солдаты Хо Ши Мина и будет установлена народная власть, никто ни из чужеземцев, ни из предателей не будет больше издеваться над бедняками. И, наверно, очень скоро, как говорил Фам, в их селении Долга будет настоящая, такая же, как на Севере, школа, в которой будут учиться все-все деревенские мальчишки!

Будущее, которое рисовало Аистепку его мальчишеское воображение, было еще расплывчатым, туманным, и все же сердце учащеннее билось от уверенности, что все мрачное скоро останется позади, что настанет счастливая, радостная для людей жизнь.

Приближался рассвет.

Постепенно из темноты все отчетливее стали проступать контуры далеких горных вершин.

И вдруг страшный, оглушительный грохот расколол предрассветную тишину. С того места, где стоял Донг-Тоа, высоко вверх, к светлеющему небу, взметнулся столб багрово-желтого пламени с черными султанами дыма, земли и обломков.

Взрыв прозвучал сигналом. Вслед за ним затрещали пулеметы, послышались ружейные залпы, грохот взрывающихся мин и гранат.

На том месте, где был расположен сторожевой пост и его база горючего, бушевал огненный смерч. Широкие

языки пламени, поднимавшиеся над растекающимися во все стороны потоками бензина из взорванных цистерн, жадпо тянулись к сооружениям Донг-Тоа. Освещенные заревом пожара, метались между блокгаузами, траншеями, дотами и солдатскими бараками Донг-Тоа захваченные врасплох французы и баодаевцы. С востока на них неумолимо надвигалось бушующее море огня, с севера и с юга, отрезая пути для отступления, шли партизаны Беловолосого и солдаты Народно-освободительной армии.

Когда взошло солнце и лучи ого, пробившись сквозь черные облака дыма, скользнули на землю, от Донг-Тоа остались одни развалины.

* *

Это была ночь перед расставанием, и в селении Долга никто не спал. Не ложились в эту светлую ночь ни те, кто добровольцами уходил на Юг вместе с воинской частью, штурмовавшей Донг-Тоа, ни те, кто провожал их. Тихими, задушевными песнями молодежь встречала рассвет, прощалась с домом.

Еще вокруг лежали лиловые тени сумерек, но новый день уже властно наступал, оттесняя ночь. Он возвестил свой приход вспыхнувшей над гребнем гор розовато-опаловой полоской зари. И сразу в светло-дымчатой мгле померкли звезды, многоцветнее и ярче стали краски на земле и небе.

Звонко и задорно запел солдат-горнист побудку, и лишь после него по всему селению всполошились и обиженно заговорили петухи. Ожидая умывающихся солдат Народно-освободительной армии, крестьяне выставляли на стол все, чем были богаты: дымящийся рис, рыбу, крепкие соленья и острые приправы, груды пунцовых и ярко-золотистых плодов.

Грузовые автомашины, прибывшие с Севера для воинской части, уже вытянулись колонной на Большой дороге перед селением. Настали минуты расставания. Особенное оживление царило там, где выстроились добровольцы. Среди них рядом с Фамом и Баком уже стояли Железный Бамбук, Хок, Олененок, Гун и Птичье Перо. После долгих, упорных уговоров командир батальона согласился все-таки зачислить нескольких юных зукитов в свою часть. Он обещал, что со временем из мальчиков подготовят связистов и разведчиков.