В дни зимней блокады передвигаться по городу было опасно. Иногда разведка «Иванов» оказывались там, где их быть не должно. Не смотря, на морозы и линию фронта, проходившую по льду реки, они каким—то образом, словно скользкие черви, просачивались сквозь нашу оборону. Их полковая разведка хозяйничала в наших тылах как у себя дома. Русские иногда умудрялись, устраивать среди наших блиндажей дьявольский шабаш и наводить смертельный ужас на наших солдат.

– Студент, не высовывай башку – дерьмо собачье, – выругался обер—фельдфебель. – Мамочка Кристина зальется слезами, когда узнает, что эти русские просверлили тебе череп для вентиляции мозга.

– Я знаю…

Траншея линии обороны шла в полный профиль прямо по самому берегу реки. Она проходила так, что можно было продвигаться сквозь подвалы домов. От церкви святого «Николая», где квартировал мой расчет, до церкви святого «Илии», где находился штаб командира полка, было не более пятисот метров. Преодолеть этот участок по берегу было практически невозможно. Он был пристрелян целыми отделениями стрелков. Сегодня на западной стороне было тихо. Иваны, прибитые морозами, сидели в своих блиндажах и окопах, и пели песни под русскую гармошку. Иногда ветер доносил вместе с лаем собак эти звуки, а они почему—то навивали на нас жуткую тоску и чувство безысходности.

Вдруг на Севере города в полукилометре за церковью святого «Ильи», заработал станковый пулемет. За ним последовала минометная канонада. Все пространство окраины города очередной раз закипело огнем.

– Черт! Иваны! Они опять лезут на пулеметы! Сдается мне, что русские таким образом греются, – сказал Краузе и засмеялся.

Вечером от новых боевых товарищей из разведки я узнал, что большевики вновь производили разведку боем. Это подтверждало предположение, что в ближайшее время можно было ожидать полноценного наступления.

– Пришли, – сказал Краузе, отряхивая свою шинель от кирпичной пыли.

– Стоять, – послышался голос часового.– Куда прешь —пароль?

– Вена – ответил Краузе, у меня приказ полковника Зицингера. Этот парень, теперь будет служить в вашем эскадроне, – сказал обер —фельдфебель, показывая приказ.

– Проходите, – ответил постовой, и указал на дверь, которая для сохранения тепла была оббита старым ватным одеялом.

Краузе спустился в подвал. В какой— то миг в нос ударил запах жареного мяса и затхлой от влаги амуниции. Мы на ощупь, спустились в подвал.

– Подожди здесь! Я доложу Крамеру о твоем прибытии, – сказал обер—фельдфебель.

В моем животе грянули литавры, и я почувствовал, как невыносимо до исступления хочу есть.

В «хозяйстве» обер— лейтенанта Крамера было тепло. Дивизионная разведка шикарно обосновалась в этом помещении. В глубине церковного подвала горела печь, труба которой выходила в подвальное окно. На проволоке сушились белые маскхалаты. В них разведчики ходили в рейды по большевистским тылам. Легендарный в восемьдесят третьей дивизии обер— лейтенант Крамер, сидел, возле печи, вытянув босые ноги, и блаженно курил сигару. Он грел пятки, и, прикрыв глаза, о чем— то думал или дремал. На спинке командирского «трона» висел большевистский полушубок из добротной овчины.

– Разрешите доложить, герр обер – лейтенант, – сказал Краузе.

– Ну что у вас обер—фельдфебель?

– У меня приказ полковника Зиценгера. Дальномерщик первого класса обер— ефрейтор Кристиан Петерсен переведен в ваше распоряжение, – сказал Краузе, выпячивая грудь.

– Ну и где этот бравый вояка, – спросил офицер.

– Хайль Гитлер, – сказал я, вытягиваясь перед ним в струнку.– Обер— ефрейтор Кристиан Петерсен, – ответил я, и сделал пару шагов из полумрака ближе к керосиновой лампе, которая стояла на столе.

– Хайль, —ответил Крамер.—Ты, что ли будешь художник?

– Так точно, герр офицер, – ответил я.

– Герр обер— лейтенант, – поправил меня Крамер.

– Так точно герр обер— лейтенант.

Командир надел на босые ноги русские валенки, и, накинув на плечи подтяжки, поднялся со своего командирского «трона». «Мама» Краузе подал офицеру приказ о моем переводе. Крамер глянул на бумаги и кинул их на стол.

– Господа, – крикнул он, во весь голос, – в нашу фронтовую семью наконец—то влился новый камрад. Его имя Кристиан Петерсен! Господа диверсанты он студент художественной школы в Дессау. Боже, я две недели искал того, кто умеет держать в руках карандаш, – сказал Крамер. – Две недели назад «Иваны» украли нашего картографа Фрица. А ведь я его предупреждал, что уединяться для мастурбации на передовой без боевого охранения нельзя. Иваны настолько хитры, что воруют себе языков прямо из клозетов.

– Герр обер— лейтенант, обер— ефрейтор Петерсен, может даже портреты рисовать, – заискивающе сказал Краузе. Он не только отличный художник, но и отличный камрад!

– Он правду говорит малыш, – спросил меня Крамер? – Значит ты, будешь нам рисовать голых фрау – шутя, сказал Крамер.

Обитатели подвала заревели от удавшейся шутки.

– Так точно, герр офицер, – сказал я. – Я умею рисовать. Что прикажете, то я и нарисую – будь то оперативные карты или голые фрау.

– О, этот туда же, – ответил Крамер, – А ты можешь что – нибудь показать, – спросил офицер.

Я снял ранец и, достал из него свою знаменитую коробку. Вытащив рисунки, которые успел набросать в минуты фронтового затишья, я веером разложил их на столе. Затаив дыхание я замер в ожидании похвал. Мне хотелось услышать, что скажут о моем творчестве эти парни из дивизионной разведки. Камрады обступили меня, рассматривая рисунки. В подвале наступила гробовая тишина. Образы убитых людей. Свирепые лица солдат в условиях рукопашного боя. Раненые люди: без рук, без ног. Все это стало для моих новых однополчан настоящим шоком.

– Спрячь это Кристиан, и никому больше не показывай, – сказал обер— лейтенант Крамер.– Если у тебя мой однофамилец майор Крамер из контрразведки найдет эти картинки, то твоя солдатская карьера продолжиться в штрафном батальоне. У тебя, черт подери, есть талант, – сказал Крамер. Скажу по – правде, я не жалею, что Фрица украли русские диверсанты. От него все равно не было никакого толка. Если «Иваны» его не прибьют, и он останется жив, значит, на свете есть Бог, который его бережет.

Я смолчал. В ту минуту я понял, по какой причине меня из панцергренадеров перевели в разведгруппу. Краузе, что—то говорил мне об этом и раньше, но его предположения были далеки от решения командования. А командирам всегда было что—то известно больше чем нашей «маме». В тусклом свете керосиновых горелок я рассмотрел почти всех разведчиков. Как мне показалось, они недавно вернулись из рейда. Я видел, что они сосредоточенны и это вселяло в мое сердце надежду и придавало уверенность.

Незаметно весь взвод перебрался к столу. Парни рассматривали мои рисунки, а заодно и меня, словно я был не бравый панцергренадер седьмой батареи, а маркитантка из полевого борделя.

– Что стоишь студент, – спросил офицер, – иди сюда ближе к печи – погрейся. Я вижу, ты продрог до самых печенок. Потерпи парень, пару дней – мы подыщем тебе настоящий егерский анарак.

Я посмотрел на фельдфебеля, желая услышать его подтверждение поступившей команды.

– Ну что ты, уставился на меня, – сказал Вальтер Краузе, – делай то, что тебе говорит твой новый командир.

Я, словно остолбенел! Какое— то странное оцепенение сковало мое тело, и я продолжал стоять смирно. Я, негодуя, смотрел, то на Крамера, то на обер— фельдфебеля и не мог понять, что мне делать.

– У нас, что теперь новый картограф, – услышал я голос, который неожиданно появился из глубины черного подвала.

– Да, Генрих, он теперь будет служить вместо недоноска Фрица, – ответил Крамер.– Две недели искал в этом дерьме парня, который умеет хоть что—то рисовать. Так что камрады, в честь новичка оросим наши кишки шнапсом, – сказал офицер, и поставил на стол бутылку зеленого стекла.

Пить вино и шнапс, никого не нужно было уговаривать. Парни, радостно загудели и с каким— то энтузиазмом потянулись к своим заначкам, вытягивая из своих ранцев и сухарных сумок неприкосновенный запас. Шпик, банки с колбасным фаршем и даже русская тушенка со сгущенным молоком украсили рабочий стол разведотряда. За какие – то пару минут боевой блиндаж превратился в импровизированный фронтовой кабачок.