Монтэгю мучительно было глядеть на ярость и отчаяние брата; но перед собой он видел прямой и ясный путь и знал, что не свернет с него.

— Очень печально слышать, что все наши знакомые— воры,— сказал он.— Однако моего отношения к воровству это ничуть не меняет.

— Господи боже! — воскликнул Оливер.— Ты что, приехал в Нью-Йорк проповеди читать?

— Нет, я приехал заниматься юридической практикой. А юрист, который уклоняется от борьбы с беззаконием,— изменник своей профессии.

Оливер в отчаянии схватился за голову: ну как говорить с человеком, у которого такой образ мыслей?

Потом он снова перешел в наступление: должен же брат понять, в какое неловкое положение он поставил себя перед Уоллингами! Он пользовался их гостеприимством, они ввели его и Элис в общество, они все на свете для них сделали,— этого не оплатишь никакими деньгами. И вдруг он наносит им такой удар!

Но уговоры Оливера не произвели желаемого действия: Монтэгю только выразил сожаление, что вообще знался с Уоллингами. А если они рассчитывали своей дружбой связать ему руки, то от таких людей он предпочитает держаться подальше.

— Сообрази хоть то, что ты губишь не одного себя! — вскричал Оливер.— Подумай, что ты с Элис-то делаешь?

— Знаю, и для меня это всего тяжелей,— ответил тот,— но я уверен, что Элис не заставит меня бросить начатое.

Оливер прекрасно видел, что решение Монтэгю непреложно, только никак не хотел этому верить. Временами он как будто сдавался, но, представив себе того или иного из своих друзей и то нестерпимое положение, которое неминуемо для него создастся, он с отчаянием в голосе снова и снова обрушивался на брата. Он умолял, упрекал, даже плакал; потом, взяв себя в руки, вскакивал и, усевшись против Монтэгю, начинал доказывать ему его неправоту.

Они просидели почти до рассвета; в глухой час ночи Монтэгю, бледный и расстроенный, но по-прежнему непоколебимый, следил за картиной, которую перед ним разворачивал его брат. То была картина столицы такой, как он ее понимал. Город, управляемый могучей силой — силой денег, главную роль здесь играли знаменитые богатые семьи, которые несколько поколений подряд держали власть в своих руках и привыкли рассматривать город со всем его многомиллионным населением как свою родовую вотчину. Они им полностью владеют — он весь зажат у них в кулаке. Железные дороги, телеграф и телефон, банки, страховые общества и тресты — всё принадлежит им; они же заправляют политической машиной и законодательными органами, судами и .прессой, церквами и учебными заведениями. Цель их правления — грабеж; в их сундуки потоком стекаются все Доходы. Всякий посторонний человек, являющийся в их город, достигает успеха лишь в том случае, если потакает их интересам, и неминуемо обречен на неудачу, если не дает использовать себя им на пользу. Крупный издатель, популярный епископ — это люди, проповедующие их доктрины; знаменитый государственный деятель — это человек, составляющий угодные им законы; хороший юрист — это юрист, который помогает им обманывать публику. Любого, кто осмелится им противодействовать, они вышвырнут и растопчут, оклевещут, высмеют и разорят.

И Оливер стал приводить примеры — он их называл, этих могущественных людей, одного за другим и рассказывал, на что они способны в своей мести. Если бы только его брат согласился стать деловым человеком и взглянул на вещи здраво! Ведь что такое преуспевающие юристы? — Оливер перебрал их всех поименно.— Это ловкие изобретатели профессиональных трюков, каждый с доходом в сотни тысяч долларов в год. А вот назвать хотя бы одного, который отказался бы участвовать в нечистой игре, Оливер не мог, ибо о таких никто никогда и не слыхивал. Но и так совершенно ясно, что последует, если подобный человек объявится! Друзья от него отшатнутся; его собственный клиент выжмет из него что можно, а потом бросит на произвол судьбы и сам же еще посмеется над ним!

— Если ты не согласен действовать в принятых рамках,— орал в исступлении Оливер,— то откажись тогда от этой карьеры совсем! Есть сколько угодно других способов заработать деньги. Позволь только, и я сам о тебе позабочусь. Это будет лучше, чем подвергать меня позору. Говори — согласен ты или нет? Откажешься ты от юридической карьеры?

Монтэгю вскочил на ноги и с силой ударил кулаком по столу.

— Нет! — крикнул он.— Клянусь богом, нет! Пойми меня раз и навсегда,— продолжал он стремительно.— Ты показал мне Нью-Йорк в том виде, как он представляется тебе. Я не верю, что это правда,— ни единой секунды не верю! И вот что я тебе скажу: я здесь останусь и сам разберусь во всем; и даже если все окажется правдой, это не остановит меня. Я останусь и брошу вызов этим людям! Я останусь и буду с ними бороться до смертного часа. Пусть они разорят меня; если придется, я буду жить на чердаке, но не остановлюсь до тех пор, пока не открою всем глаза на их беззакония. Это так же верно, как то, что меня создал бог!

Монтэгю стоял перед братом вытянувшись во весь рост, пылая гневом; Оливер невольно отшатнулся: ему никогда еще не приходилось наблюдать у него такого взрыва ярости.

— Понял ты меня наконец? — крикнул Монтэгю. И Оливер жалким голосом ответил:

— Да, да!.. Я вижу, что все кончено,— добавил он безнадежно.— Нам с тобой не по пути.

— Да, нам не по пути! — воскликнул тот страстно,— Лучше и не пытаться. Тебе нравится приспосабливаться и льстить, но это не по мне! Ты думаешь, я ничему не научился за время, что здесь нахожусь? Так вот послушай, друг: прежде ты был умен и отважен, а теперь и дохнуть не смеешь, не подумав сначала, понравится ли это твоим богатым снобам. И ты хочешь, чтобы Элис продалась им в рабство, ты хочешь, чтоб я ради них пожертвовал своим делом!

Наступила долгая пауза. Оливер стал бледен, как полотно. Монтэгю вдруг опомнился и сказал:

— Прости. Я не хотел ссориться, но ты слишком долго испытывал мое терпение. Я очень благодарен тебе за все, что ты для меня сделал, и отплачу при первой возможности. Но дальше так продолжаться не может. Я порываю все связи, а ты отрекись от меня перед своими друзьями; скажи им, что я просто сошел с ума, и посоветуй им забыть, что они когда-то были со мной знакомы. Вряд ли они тебя осудят за это — они слишком хорошо тебя знают. А что до Элис, то завтра утром я с ней поговорю, и она решит сама: если ей хочется блистать в обществе, пусть доверится твоим заботам и я уйду с ее пути. Если же она одобрит мой образ действий, мы уйдем оба, и тебе не придется возиться ни с кем из нас.

На этом они и расстались; но, как большинство решений, принятых сгоряча, это решение не могло осуществиться. Монтэгю было очень тяжело поставить Элис перед таким выбором, а у Оливера, когда он вернулся домой и все заново продумал, мелькнули некоторые проблески надежды. Ведь ему ничего не стоит убедить всякого, что он не отвечает за профессиональные чудачества своего брата, а там уж будет видно, что ему делать дальше. И кроме того, внутри любого общественного механизма имеются другие механизмы, и если Уоллинги пожелают с ним поссориться, что ж — врагов у них достаточно. Быть может, найдутся даже люди, для которых взятый Алленом курс только выгоден, и они сами его поддержат.

Монтэгю решил в письменной форме отказаться от всех принятых им приглашений и единым ударом порвать все связи с обществом. Но на следующий день брат опять пришел к нему, вооруженный запасом новых компромиссов и новыми доводами. Какая польза впадать в крайности? Он, Оливер, поговорит с Уоллингами начистоту, а потом каждый пойдет своей дорогой, как если бы ни-чего не случилось.

Итак, Монтэгю выступил в роли рыцаря без страха и упрека. Много сомнений пришлось ему пережить, и при встречах с людьми не раз внутренне поежиться, не зная еще, как каждый из них ко всему этому отнесется. Следующий вечер, согласно давнишнему обещанию, он провел в театре с Зигфридом Харвеем; после театра они ужинали в отдельном кабинете у Дельмонико; туда явилась миссис Уинни, нарядная и свежая, как яблонька в раннем цвету, и взволнованным шепотом спросила: