— С кем ты разговариваешь?..
— А, Палаша!..
— Никак плачешь?.. Об невесте, что ли? Не воротишь…
— Не воротишь, Палаша…
— Ты молодой еще… Свет не клином сошелся, найдешь другую. Девок много. А мертвого слезой не подымешь… Самоварчик тебе надо?..
В голове зазвучал вальс, под который я кружился с Зоей, и воскресло ощущение ее близости: теплая рука на плече, золотистый локон волос на щеке, запах духов и порывистое дыхание…
— «Тарам-тата-та-тааа, а-та-та-та-тарам-тааа».
— А ты не пой! У нас спят еще…
— Спят. «Спи кто может, я спать не могу!..».
— Ну, хоть другим-то не мешай!
XXIII
…Воскресла моя умершая невеста… Зоя, Зоя, если бы ты могла заглянуть в мою измученную душу! Там только ты, одна ты, моя белая, чистая девушка, и безвыходный хаос страданий и позднего раскаяния… Ты сказала: «что прошло, то невозвратно»… Ах, если бы так! Почему же твой образ неотступно стоит пред моими глазами и тоска по тебе не хочет отпустить меня на волю? И почему вернулся в душу трепет первых свиданий, и я жадно ищу, как прежде, случайных встреч с тобой?.. Ах, теперь эти редкие встречи не дают мне ничего, кроме страдания. Зачем же я их ищу, ищу, ищу… Нет, что прошло, то возвратилось и снова, с еще более властною силой, захватило меня. Счастливая, для тебя оно — «не возвратно»… Ты смеешься над ним… и надо мною…
Я хотел бы уйти с головой, как раньше, в идейную работу, я стараюсь сделать это: усиленно пачкаюсь в гектографской краске, собираю нелегальную литературу, веду пропаганду среди товарищей… но… ты мешаешь мне, потому что не любишь… И я каждую минуту об этом думаю и каждую секунду это чувствую, и у меня опускаются руки, и кажется мне, что не стоит трудиться, пропадает пыл ненависти и потухает жажда подвига… Ах, если бы мы по-прежнему любили друг друга! Мы взялись бы за руки и пошли навстречу смерти без страха и колебаний, и наша любовь осветила бы дорогу многим другим… Перед вечной разлукой на земле мы с тобой обменялись бы такими письмами, над которыми бы плакали в тишине ночи все живые и честные.
— Игнатович!
— А, здравствуйте, Геннадий!..
— Куда вы?
— В театр за билетами на «Евгения Онегина». Зоя тоже идет… Мы — целой компанией. Идемте, голубчик!
— Пожалуй… Впрочем, быть может, я буду лишним в вашей компании…
— Что вы, Господи помилуй! Вы знаете, как я уважаю вас…
— Вы-то так, да другие…
— А другим — всё равно… Веселее!
— Не знаю, как ваша сожительница…
— Зоя? Вот пустяки!.. Какое ей дело? Приглашаю вас я… Я без вас не пойду!
Игнатович опять посмотрела на меня тем значительным взглядом, который давно уже пугает меня и… раздражает: я давно уже понял, что она питает слабость ко мне, но я… меня это только раздражает.
— Идемте, дорогой подумаю…
— Вы, кажется, неравнодушны к моей сожительнице?.. Совершенно напрасно…
— Я… Нисколько!.. Почему вам так кажется?
— Не всё то золото, что блестит… Наружность обманчива.
— Игнатович, я не пойду в театр!
— Не отпущу!.. Уверяю вас, что мы обе: и я, и Зоя, будем очень рады. Мы обе вас… вам симпатизируем. Довольны? Руку!
Она крепко пожала мне руку, и значительно посмотрела в глаза:
— А вы?
— Что — я?
— Кому из нас вы больше симпатизируете?
— Не знаю. Обеим одинаково.
— Значит, ни одной из нас…
— Почему такой вывод?
— Ребятишки, когда их спрашивают — кого больше любишь, говорят: обеих одинаково. А это значит, что — никого…
— Я — не ребятишка, а потом…
— Что — потом?.. Сохранили вы ландыш, который я поднесла вам на студенческом балу?
— Ландыш?.. Да, я положил его в книгу, но забыл, в какую…
— В любимую, по крайней мере?
— В «Философию права»…
— Как это понимать? Значение?
— Трудно это понять.
Так, перебрасываясь словами, мы дошли до театра. Я сказал несколько приятных фальшивых слов спутнице и, чувствуя, что не могу не идти сегодня в театр, зачем-то всё упирался:
— А то уж идите без меня: я лучше почитаю Бокля…
— Я уже взяла билеты!.. Поздно!.. Галерка, у барьера… Идем!
Мы вышли из театра. Я сердился на Игнатович и на себя, но покорно шел за спутницей: ведь она живет в одной комнате с Зоей…
— Нате билет!.. Рядом со мной… Надеюсь, вы довольны своей соседкой?
— Конечно, конечно…
— То-то!.. А, может-быть, вам хочется — рядом с Зоей?..
— Одинаково приятно…
— Тогда я посажу вас между нами… и посмотрю, куда вас больше притягивает…
— Вероятно, я буду больше всего смотреть на сцену…
— Хотите к нам?.. Ко мне! Я вас приглашаю. Другим нет дела…
— Дела нет, но… я не люблю делать неприятностей другим. Не пойду.
— Ну, проводите меня!
— Могу.
— Впрочем, если это вам не доставит удовольствия…
— Доставит.
— В таком случае разрешаю… Давайте… под-руку!.. Скользко. У меня — новые калоши. Насилу нашла: думала, потеряла…
— Что? Калоши?
— Перчатки!..
— Ааа…
— Вы очень рассеянны. Влюблены? да?
— Безнадежно.
— В кого? Быть может, дело поправимо?
Опять пристальный значительный взгляд. Невыносимо. И всё сношу без ропота, потому что Игнатович мне кажется теперь той ниточкой, за которую хватается утопающий…
— Ну, до скорого и приятного свидания!.. Сидим рядом. Я довольна.
— Да?.. Вы сильная: больно руку!
— Я люблю почувствовать пожатие. Не делайте вареной руки!.. Ну, вот так!..
Слава Богу, кончились мои муки… Кажется, она вполне убедилась, что именно в нее я влюблен и потому рассеян, смущен и грустен… Чорт знает, как всё это странно и глупо выходит… Эх, Зоя, Зоя!..
Лучше пораньше придти и сесть на свое место, а то потом, когда Зоя будет сидеть уже, как-то труднее будет скрыть волнение, залезая меж ними на свое место. Пришел, когда еще зажигали люстры, и угрюмо и упорно засел в галерке, делая вид, что мне решительно всё равно, кто бы ни сел рядом. Будто, не знаю и не интересуюсь этим. Театр быстро наполнялся и оживал. Вокруг уже кишмя-кишела публика, и я вздрагивал спиной всякий раз, когда позади разыскивали места… Уже грянула увертюра, когда я почувствовал позади шорох платьев и знакомый аромат духов. Не знаю, скрыла Игнатович от Зои о нашей встрече или нет, но Зоя страшно смутилась и покраснела, когда увидала, что я — рядом.
— Ах… вот как!.. и вы…
— Судьба! — прошептал я со вздохом, но кто-то сердитым басом произнес позади: «прошу не болтать!» — и я замолк, усиленно впившись глазами на сцену. Я не знаю, видел ли я что-нибудь там, но грустная музыка оперы и нечаянные прикосновения к Зое уносили меня в небо и я переставал моментами чувствовать, кто я, где я и что кругом меня происходит. Что-то шептала мне Игнатович, но я смотрел и не понимал.
— Би-нокль! Что с вами?!.
Игнатович привалилась ко мне плечом, и я чувствовал, как ее кровь пригревала мне руку. Это мне было неприятно, но я боялся отодвинуться и нечаянно толкнуть Зою.
— Я вас не стесняю? — прошептала Игнатович и еще сильнее навалилась на мое плечо.
— Ничего…
— Прошу не болтать! — прогудел позади сердитый бас…
— Скажите пожалуйста… Как страшно! — огрызнулась Игнатович…
Упал занавес, загорелись люстры в зрительном зале, и я очнулся от сладостной истомы. Очнулся и почувствовал ужасную неловкость. Надо заговорить с Зоей. Как и о чем? Мельком взглянул в ее сторону: сидит неподвижно, с опущенными ресницами. Боже, как она прекрасна! Она стала еще лучше. Одна золотая коса лежит на груди, а другая за спиной. Подняла голову, вскинула ресницы и слегка улыбнулась…
— Вот и встретились!..
Сказала так просто и взглянула так ласково, словно ничего не случилось и всё было по старому.
— Я так давно искал…
— Что вы говорите там? — вмешалась Игнатович.
— Не верю! — сказала Зоя, и лицо ее вдруг потускнело и ресницы опустились и бросили тень под глазами.
