Но где же всё-таки достать газету?

Несколько крутихинских мужиков, остановившись посредине улицы, переговаривались между собою.

— Может, в Кочкино послать? — сказал Савватей Сапожков.

"Неужели правда, что артели у нас больше не будет?! — думает он, и в груди у него становится холодно. Ему всё вспоминается, как пахал он прошедшей весной артельную пашню за столбами. А осенью с этой земли какой взяли хороший урожай! Никогда во всю жизнь не было ещё столько хлеба у Савватея. "Какая пшеница родилась! Неужели всё это прахом пойдёт? Что же, опять всяк по себе?" Савватею кажется, что он привык к артели, и в слух, что колхозов не будет, он не верит. Но его всё же разбирает сомнение.

— Толкуют же тебе, что кочкинские сами бегали за газетой в Каменск, а ровно не понимаешь! — раздражённо бросает Кузьма Пряхин.

"Ходили ко мне, уговаривали! — думает он со злобой на себя. — Учителки эти молоденькие! Петька Мотыльков! Уговорили, дурака! Кто тебе велел в артель записываться? Жил бы да жил! Так нет, полез". И Кузьма злится ещё пуще.

— Попросим, пускай поделятся с нами кочкинские, — продолжает своё Савватей. — Пускай дадут газету-то.

— Дадут, да, глядишь, не ту. — Это вставил своё словечко подошедший к мужикам Никула Третьяков. Он робко моргает глазами.

— Как это не ту? Чего ты мелешь! — сердито говорит Савватей.

— Дадут, да, может, фальшивую? — вступает в раз-говор Никодим Алексеев. Он из зажиточных, позже других вступил в артель. Когда-то Никодим бывал на сборищах у Селивёрста Карманова.

— Как это фальшивую? — повёртывается к нему Савватей.

— Так говорится… Может, фальшивая газетка-то, — мямлит Никодим и отводит глаза.

— А верно, мужики, надо что ни на есть правильную газету достать, чтобы всё до точки в ней было! Чего в самом-то деле! — кричит Кузьма Пряхин.

— Не ори, — говорит ему Савватей. — Что ты орёшь? Про фальшивую газету завели… Это не старый режим, чтоб народ обманывать!..

Савватея перебили голоса:

— А зачем в Кочкино-то ездить!

— У нас газеты и свои получают!

— Небось Ларька Веретенников выписывает. Мужик грамотный…

— Парфёнов Николай! Григорий…

— Гришка! — усмехнулся Никодим. — Ждите, этот пояснит!

— Айда в сельсовет! Узнаем…

— Ловко, ежели колхозы-то отменят! — снова раздался насмешливый голос Никодима. — Вот наши-то комячееш-ники тогда поковыряют в зубах!

"Чего он радуется?" — думал Савватей.

— Уговаривали дурака: "вступай" да "вступай"! "Записывайся"! А которых чуть не силком! Эх! — Кузьма Пряхин сдёрнул с головы шапчонку в сильнейшем волнении. — Чёрт её бей, эту жизнь!

Савватей, теперь уже молча, угрюмо шёл впереди всех, словно вёл мужиков за собой.

У сельсовета собиралась толпа. Снова — и в который уже раз на протяжении одного только минувшего года — забурлила Крутиха. Воевали крутихинцы не только сами с собою и между собою, но приходилось некоторым из них выдерживать настоящие баталии и с собственными жёнами.

— Что я говорила тебе, паразит! Говорила! Ага-а! — торжествующе кричала Перфилу Шестакову его жена на всю улицу. — А ты меня не послушал! У-у, идол, навязался на мою голову! Чтоб ты сдох, окаянный!

— Погоди… чего ты кричишь, ей-богу! — морщился от пронзительного голоса Перфил. — Надо всё толком узнать.

— Иди забирай корову сейчас же!

— Далась тебе корова. Чуть чего — корова! Тут большая политика, а у неё одно на уме! Да ведь не газеты же она читает, корова, а сено жуёт! Ну и пущай жуёт — тебе жалко? — артельное…

Шестачиха принялась плакать.

— Жизнь мне заел! — выкрикивала она сквозь слёзы. — Другие, мужики как мужики, а мой как болван какой-то! Вон Тереха Парфёнов небось не полез ни в какую артель. И Егор тоже! Поумнее тебя мужики! На заработки поехали! Тереха-то коней каких купил, погляди! А ты… Вот артель-то ваша разлетится, что ты тогда делать станешь?

— Не может того быть, — сказал Перфил.

— Вот увидишь! Небось Гришка, Ларион и другие прочие в сторонку отбегут, а вы, дураки, будете отдуваться!

— Не может того быть! — не сдавался Перфил.

Ефим ещё меньше, чем Перфил, поверил слуху, что артели больше не будет. Только на короткое время Ефиму подумалось привычно, что ему отчаянно не везёт в жизни. Хотел жениться в молодости на любимой девушке, а её перехватил другой. В хозяйстве всё время не ладилось. А теперь вот в артель вступил, думал, что лучше будет, а тут вон оно что оказывается. Неужели это правда?

Вместе с женой в толпе крутихинцев стояли они, испуганные и смятенные, во дворе бывшего кармановского дома. Глухой ропот, как прибой, накатывался и рос. Раздавались выкрики:

— Кончать надо всё к чёртовой матери!

— Замутили народ зря!

— Теперь вот расхлёбывай!

— Айда, ребята, пошли! Скот надо забирать!.

Но толпа не двигалась. И выкрики эти неслись словно поверх её, а в самой толпе люди шумели, размахивали руками и всё больше разбивались на отдельные кучки.

На крыльцо из дома вышел Гаранин. Уже начинало темнеть, но можно было хорошо видеть его. Он стоял в своей барашковой шапке и в городском пальто, застёгнутом на все пуговицы. На лице у него было сосредоточенное выражение.

— Граждане! Товарищи! — сказал он негромко.

Толпа колыхнулась.

— Тише! — раздались голоса.

— Рабочий это!

— Рабочий говорит!

Гаранин продолжал:

—.. Пущен слух, что будто колхозов не будет. Не верьте этому! Это кулацкие побасёнки. Колхозы у нас есть и будут!

Гаранин приостановился и сказал обычным, будничным тоном:

— За газетой поехали, сейчас должны привезти. Спокойно, товарищи! Порядочек!

Гаранин спустился с крыльца вниз, и его тотчас поглотила толпа…

За газетами в Кочкино Григорий решил съездить сам. Конечно, можно было бы послать Иннокентия Плужникова, но Григорию хотелось непременно самому побывать в райкоме и заехать к Нефедову — председателю Кочкинской партизанской коммуны.

За несколько часов до того, как возбуждённые слухами крутихинцы стали собираться у правления колхоза, Сапожков, Гаранин и Тимофей Селезнёв сидели здесь и советовались, что им делать: ограничиться ли только читкой газеты или провести собрание?

— Там будет видно, — сказал Григорий. — Назначайте пока собрание.

Вошёл Ларион. Вид у него был растерянный.

— Слушай, Григорий Романыч, — заговорил он, — я прямо не знаю, что и подумать! В деревне-то чего болтают… Будто артелям конец?

— Не беспокойся, — сказал Гаранин, — партия наши интересы не нарушит.

Он вытащил из кармана круглые металлические часы с блестящим циферблатом и посмотрел время.

— До вечера ты должен вернуться, — сказал он Григорию. — Да быстрее! А мы тут будем готовиться к собранию.

Григорий уехал, а Гаранин, Тимофей Селезнёв и Ларион остались в сельсовете.

— Какую пропаганду пустили! — продолжал удивляться Ларион. — Дескать, колхозы отменяются. — Он усмехнулся и посмотрел на Тимофея.

— А всё-таки что там есть, в этой статье? — спросил Тимофей, взглянув на Гаранина.

— А уж что-нибудь такое, что укрепляет колхозы! Порядочек! — Гаранин взмахнул рукой, словно отделяя то несущественное, что до этого было сказано, от того важного и значительного, к чему они ещё минуту пришли.

Конечно, колхозы есть и будут — это совершенно ясно. Иначе зачем он, квалифицированный рабочий, коммунист, торчал бы здесь, в этой деревне! Но народу надо объяснить, чтобы не создавалось паники.

Гаранин крепко помнил, как его вызвали в Бакинский горком партии. В кабинете секретаря горкома сидело человек пятнадцать — коммунисты, отправляемые в деревню. Среди них было двое знакомых Гаранину — мастер азербайджанец Джафаров с четвёртого нефтепромысла и слесарь вспомогательных мастерских Иван Волощук. Гаранин поздоровался с ними.