"Ну что, браток, едем?" — сказал Волощук.

Гаранину приходилось работать с ним когда-то рядом, чуть ли не за одними тисками.

"Поедем, — ответил, он. — Тебя куда отправляют?" — "Не знаю. Мне бы на Украину хотелось, я там родился".

Азербайджанец Джафаров, блестя чёрными глазами, сказал, что его, вероятно, отправят в какой-нибудь здешний сельскохозяйственный район. "На хлопок! Тоже нужно". — "Правильно", — сказал Волощук.

Почему-то этот разговор тогда со знакомыми рабочими запечатлелся в памяти Гаранина. Раньше и Волощук и Джафаров встречались ему среди других людей на промысле, и он никак их не отличал. А теперь они стали ему очень близки — ведь на них, как и на него, пал выбор партийной организации. Об этом говорил тогда и секретарь горкома.

"Из производственных парторганизаций нашего города, — сказал он, — мы выбрали лучших, проверенных товарищей. Их и посылаем в деревню. Помогите крестьянам прочно и окончательно встать на путь социализма. Не уроните чести славного бакинского пролетариата. Помните, что вы — члены той партийной организации, где начинал свою революционную деятельность товарищ Сталин…"

Гаранин и Волощук в группе бакинцев приехали в Москву и явились в Центральный Комитет. Волощук, как и сам предполагал, получил назначение на Украину, а Га ранин, к полной своей неожиданности, в Сибирь, о которой он только читал и представлял её себе, подобно многим: другим людям, родившимся в европейской части страны, краем глухим, лесным, где по улицам деревень и даже городов ходят медведи. Это наивное его представление о Сибири, конечно, сразу же рассеялось, тем более что попал он в степной район.

И сейчас вот он сидит здесь, вдали от своей жены и детей, от привычных ему людей, смотрит на медлительного и умного крутихинского мужика Тимофея Селезнёва, на энергичного, дельного Лариона Веретенникова и думает, что скорей бы приезжал Сапожков. Вот уже час прошёл, как они сидят здесь. Привезёт ли он газету? Тимофей за столом у себя разбирается в каких-то бумажках. Ларион вытащил свой блокнотик и что-то записывает.

Откровенно говоря, Гаранин не думал встретить здесь таких людей, как Ларион, Тимофей и Григорий Сапожков. Он представлял себе свою задачу гораздо более сложной и приготовился работать в одиночку, создавать хотя и с помощью актива, но всё самому, чуть ли не на голом месте… К тому же Гаранину сказали, что Крутиха — деревушка глухая. "Самая дальняя у нас", — так выразился о ней: секретарь райкома. О людях же не было сказано ни слова… Он только узнал, что секретарь партячейки в Крутихе Григорий Сапожков "недостаточно выдержанный". И вот он встретился с Григорием и тут же услыхал от него, что в деревушке в этот день какие-то злоумышленники потравили обобществлённых кур. "Началось", — подумал тогда Гаранин. Сейчас-то он уже успел кое в чём разобраться. Было ему известно теперь и то, как в Крутихе создавалась артель, как Григорий Сапожков настаивал на организации коммуны. "Горяч Григорий…" Но, думая так о Сапожкове, Гаранин видел и его беззаветную преданность делу.

Тимофей Селезнёв нравился Гаранину своей неторопливостью и здравым смыслом. Ларион же как-то признался ему, что "любит механику", и даже хотел уехать из своей Крутихи в город и поступить там на завод. Гаранин даже рассмеялся от удовольствия — так по душе ему пришёлся этот разговор.

"Вон ты, браток, оказывается, какой! — сказал он Лариону. — Ну, погоди, скоро и в деревне будет много своей разной механики!"

Ларион расспрашивал Гаранина о тракторах.

"Важная штука, — говорил он. — Может, и в Крутихе будет. Артелью мы бы купили".

"А что ты думаешь? — уверенно отвечал Гаранин. — Будет!"

С улицы в сельсовет вошёл Иннокентий Плужников. Этого молодого крестьянина с курчавой чёрной бородкой Гаранин считал ещё недостаточно серьёзным. Он как-то спросил Сапожкова, давно ли Плужников в партии.

"Кончился у него кандидатский стаж, надо переводить в члены", — сказал Григорий. "Рановато, по-моему", — возразил Гаранин.

Григорий тогда ему ничего не ответил…

Иннокентий, войдя, сказал, что у правления шумит народ.

— А что я говорил? — оторвался от своих записей Ларион.

— Ну что же, нам лучше: не оповещать, — проговорил Тимофей.

Вслед за Иннокентием пришёл Ефим Полозков и молчаливо сел на скамью. С ним была и его Федосья. Потом сразу вдвоём зашли Савватей Сапожков и Филат Макаров.

Филат вопросительно смотрел на Гаранина, как бы ожидая, что тот скажет или спросит. Бывший батрак Селивёрста Карманова переселился в свою новую избу и очень ревниво относился ко всем артельным делам. Слухи его встревожили.

Прибежала взволнованная Домна Алексеева.

С улицы всё сильней доносился шум. Гаранин встал к подошёл к окну, потом вышел на крыльцо…

А Григорий между тем, нахлёстывая коня, спешил из Кочкина в Крутиху. В райкоме партии все наличные работники разъехались по крупным сёлам, — так сказали Григорию.

— А к нам кто-нибудь будет? — спросил он у секретаря райкома.

— Обойдётесь сами, — ответил секретарь. — Деревня ваша небольшая…

"То-то небольшая, — думал Григорий. — А делов-то в ней как много!"

— Имейте в виду, — сказал на прощание Сапожкову секретарь, — что кулацкие агенты используют сейчас момент и будут открыто агитировать против колхозов. Решительно боритесь против этой агитации.

— Ясно, — сказал Григорий.

Газету он ещё не читал, однако главное уже было в словах секретаря. "Значит, всё правильно, — размышлял он. — Но какая это гнида в Крутихе разносит зловредные слухи?"

Григорий получил газеты и, как ни торопился, всё же не утерпел и заехал к Нефедову. Старый кочкинский партизан оказался дома.

— Ну как, Сапожков, отдуваться нам теперь придётся? — встретил Григория Нефедов.

— А за что?

— Да ты разве не читал?

— Нет ещё, — сознался Григорий, — везу вот газету.

— Тогда с тобой и толковать нечего. Прочти, а потом, если хочешь, приезжай, поговорим. В общем из коммуны нашей дым-ветер получился. Сегодня у нас собрание, в артель переводимся…

— Вон что! — обрадовался Григорий. — Значит, мы правильно сделали, что артель-то организовали?

— В статье-то и про кур говорится, — продолжал Нефедов.

"Про кур? — насторожился Сапожков, выходя от Нефёдова. — Откуда он знает? И почему об этом в статье? Надо бы мне всё же прочитать вперёд самому". Но мысль, что его ждут, заставила Григория быстрее вскочить на коня.

В Крутиху он приехал уже в полной темноте. Народ не разошёлся. Вспыхивали огоньки многочисленных цыгарок. Навстречу Григорию вышел Гаранин.

— Порядочек?

— Да, вроде против коммуны, а за артели…

— Айда на собрание! — крикнул Гаранин и, махнув рукой толпившимся мужикам, поднялся на крыльцо. Григорий — вслед за ним с пачкой газет в руках.

Когда Аннушка прибежала, запыхавшись, к кармановскому дому, собрание уже шло. Гаранин, стоя у стола и повернувшись к лампе, читал, держа в руках широкий лист газеты. Рядом на табуретке сидел, прикрыв глаза ладонью, Григорий Сапожков. Председательствовал Тимофей Селезнёв. Люди в помещении сельсовета стояли так плотно, что негде было повернуться, а сзади всё подходили. Аннушка увидела знакомые лица мужиков и баб. Вон стоит, подняв голову кверху, Перфил Шестаков, а там видна лысая макушка Савватея Сапожкова. С улицы вошёл Ефим Полозков и спокойно взглянул на Аннушку. "Наверно, ничего не случилось, а я-то перепугалась! Ежели бы война, разве стали бы люди так смирно стоять? Поди, чего-нибудь другое". Аннушка тоже вытянула шею, приподнялась на носки, стараясь заглянуть вперёд. Она ещё увидела Федосью, жену Ефима, хотела протолкаться к ней, но её сдавили со всех сторон, и она уж больше не двигалась.

— "…коренной поворот деревни к социализму можно считать обеспеченным…" — читал Гаранин.