— Аби, на минутку!

Некоторое время Вальтер играл один. Потом вернулся маленький Аби в пальто и шапке; за ним вошли старый Фрейндлих с женой; тоже одетые по-дорожному, с сумками, зонтами и рюкзаками в руках.

— Передай маме большой привет, — сказал старый Фрейндлих, а мать Аби поцеловала Вальтера. Мальчик отвернулся: он терпеть не мог, когда взрослые нежничали с ним. Потом подошел Аби, взгляд его был серьезен, как у взрослого.

— Нам нужно уходить, а железную дорогу возьми себе.

И они пошли, а Вальтер бежал следом по лестнице и кричал:

— Ты не шутишь, Аби? Она теперь в самом деле моя?

— Не ходи ты за нами, не кричи… тише, тише… — остановил его старый Фрейндлих. — Да, она твоя, ступай наверх и собери ее. Возьми, пока не унес кто-нибудь другой. Ну, беги, беги, малыш!

Они пошли по улице, а Аби и Вальтер еще долго махали друг другу рукой, пока туман не поглотил удаляющиеся фигуры Фрейндлихов. Потом Вальтер вернулся в детскую, словно был у себя дома.

Он присел около железной дороги, разглядывая сокровище, столь неожиданно ставшее его собственностью. Включал трансформатор, переводил стрелки, подавал сигналы, соединял вагоны, пока, наконец, скорый поезд с черным паровозом не помчался, грохоча, по рельсам. Мальчик успел предотвратить крушение, переведя в нужном месте стрелку. Он настолько был поглощен игрой, что забыл обо всем на свете.

Потом кто-то затопал по лестнице, но мальчик не слышал. Только когда загремел чей-то бас, он весь съежился и оцепенел от страха: Вальтер узнал голос отца.

— Эй, Фрейндлих! Куда же ты запропастился, старый плут? — орал штандартенфюрер.

Кто-то ответил:

— Эге… Кажется, пташка-то упорхнула!

Дверь в детскую отворилась, и в щель просунулась голова в коричневой фуражке.

— Они забыли мальчишку, штандартенфюрер! — рявкнул незнакомец, уставясь на Вальтера.

— Это тоже кое-что… — раздался голос отца, и вслед за тем сам он появился в дверях.

— Добрый вечер, — робко сказал Вальтер и тут же почувствовал на щеке ожог от пощечины. — Он же подарил мне эту железную дорогу, — рыдая, оправдывался мальчик. Но отец, багровый от бешенства, со вздувшимися на лбу жилами, продолжал избивать его. Он не успокоился до тех пор, пока Вальтер, перепачканный кровью, сочившейся из ушей, из носа, изо рта, не свалился рядом со своей железной дорогой.

— И это мой сын! — прорычал штандартенфюрер. — Полюбуйтесь на него!

Вскоре они ушли. Затем появился какой-то человек в коричневой форме и отнес тихо всхлипывающего мальчика домой.

В этот вечер мать Вальтера долго ждала мужа. Он пришел пьяный и еще в передней, снимая шинель, ткнул в грудь служанку, отворившую дверь, так, что девушка ударилась о стену. Потом, шатаясь, прошел в комнату.

— Хорош твой сыночек, — заорал он при виде жены. — Якшается с евреем. Позорит отца! Кто предупредил Фрейндлихов?

Он остановился в двух шагах от жены, огромный, на голову выше ее. Но женщина не шелохнулась.

— Фрейндлихов предупредила я, и, если ты посмеешь тронуть мальчика, я убью тебя! Убью! Слышишь ты, скотина, подлое животное, ты… ты… мразь!

— А ну повтори! Повтори — и я засажу тебя за решетку!

— Возможно, — тихо проговорила женщина, но прозвучало это как угроза. — Возможно! Но и ты сядешь! Я продумала все заранее. Не так я глупа, как ты думаешь. Мой адвокат знает все, нужные документы у него в сейфе, и он отошлет их, если ты хоть пальцем тронешь меня или сына. И имей в виду, мой адвокат тоже член вашей партии. А теперь можешь упрятать меня за решетку, если посмеешь!

С этими словами она вышла из комнаты. Штандартенфюрер позвонил служанке и потребовал коньяку. Когда она принесла бутылку, он налил себе и усадил девушку на колени.

А маленький Вальтер лежал в это время в детской на кровати. Шум ссоры доносился и до него. «Как я его ненавижу! Как я его ненавижу!» — думал он, засыпая.

Мать с тревогой замечала, с какой невероятной легкостью ее сын мог из милого мальчика превратиться в маленького садиста. Он же, любя мать и всячески стараясь показать ей это, всегда жалел потом о своих злых выходках, но никак не хотел понять, что отнюдь не все способны забывать его проказы так же быстро, как он сам.

Вооружившись духовым ружьем, он мог часами выслеживать птиц во фруктовом саду возле дома. И когда маленькое тельце падало, кувыркаясь, на землю, в глазах у него вспыхивал опасный огонек.

Однажды он плохо прицелился, и черный дрозд с жалобным писком стал метаться по земле, волоча крыло. Вальтер пробовал прицелиться лучше, но все попытки кончались неудачей. Потом пришел старший дворник, он взял палку и одним ударом покончил с птицей.

Раздался едва слышный хруст. Больше ничего. Но этот хруст стоял у мальчика в ушах, все разрастаясь и не давая покоя. Он бросился на террасу и, размахнувшись изо всех сил, разбил ружье о стену. Потом побежал к матери и разрыдался. А мать, утешая его, думала: «Нет, мальчуган у меня не плохой, в нем, как и в каждом, уживается добро и зло. А вот отец его — тот неисправимый негодяй…»

Вальтер становился старше, и с возрастом его жестокость, его способность ненавидеть и причинять зло все глубже скрывались за холодной расчетливостью и непринужденной благовоспитанностью. Редко кто проникался к нему теплым чувством. Самый задушевный разговор товарищей он мог отравить циничным замечанием и почти в любой сказанной при нем фразе выискать двусмысленность.

Иногда Вальтера награждали одобрительным смешком, но не больше. Его не любили, и он, видимо, понимал это. Он мог совершенно сознательно оскорбить товарища, по-дружески обратившегося к нему, и нередко создавалось впечатление, будто ему нравится, чтобы его боялись, будто это желание внушать страх переполняло его и искало выхода.

Праздновали день рождения фюрера. Все ученики собрались в актовом зале. Директор гимназии произнес ничего не значащую речь. Потом включили радио, и все стали слушать более внимательно.

Первым забеспокоился классный наставник Штерн.

— Пакость какая! — шепнул он директору.

— Что вы, дорогой коллега! — ответил тот.

— Вы меня не так поняли, господин директор, — усмехнулся Штерн. — Здесь в зале воняет какой-то пакостью!

Теперь и другие почувствовали вонь. Сероводород! Узнается легко и безошибочно! Пришлось всем выйти. На том месте, где был выстроен шестой класс, нашли три раздавленные пробирки и пробки от них.

Преподавательница гимнастики Зигрун Бауэр потребовала расследования. Но класс молчал, хотя виновник не мог положить пробирки на пол незаметно. Подозревали всех, по крайней мере всех мальчиков. Исключая Вальтера Форста, сына штандартенфюрера. Хотя виновником был именно он.

Штерн занимался расследованием без должного рвения, его даже не раз упрекали в этом.

— Я не имел бы ничего против, если бы вы, коллега, взяли все в свои руки, — сказал он преподавательнице гимнастики, уставясь на нее сквозь толстые стекла очков. Она поспешила отойти, потому что в его присутствии всегда чувствовала себя несколько неловко. Про себя Штерн называл ее распутной, однако произносить это слово вслух опасался.

Юрген Борхарт был не единственным, кто, забежав после уроков в душевую при гимнастическом зале, чтобы взять забытые вещи, к своему ужасу, застал там преподавательницу Бауэр. С Вальтером Форстом произошло то же самое. Но он и не пытался улизнуть, встал на пороге, нагло глядя в упор на Бауэр, и под этим взглядом смех застрял у нее в горле.

Когда она крикнула, чтобы он убирался, Вальтер молча повернулся и ушел. На следующий день в тот же час, сразу же после уроков, он снова хотел заглянуть в душевую. Оттуда слышался звук льющейся воды, но дверь была заперта. Он явился на третий, на четвертый день, и так всю неделю.

Но потом, по-видимому, то низменное, что было в Зигрун Бауэр, пересилило страх. На шестой день дверь оказалась незапертой. Вальтер вошел, бесцеремонно оглядел ее и, не сказав ни слова, вышел.

Через две недели ученик Вальтер Форст и учительница Зигрун Бауэр поехали купаться на озеро в окрестностях городка. Домой Вальтер возвратился, познав то, чего так домогался. Два дня спустя он праздновал свое пятнадцатилетие.