На карте все так просто. Но, выйдя в поле, Соня заколебалась. На горизонте не было зарева пожаров. Они погасли. Кругом непроглядная мгла. Ей стало не по себе. «Может, вернуться? Нет! — Он вспомнила твердый взгляд капитана Фомина: «Мы — гвардейцы». Что угодно, только не назад! Значит — дальше! Там ждут санитара. Там она нужна».

Кое-как отыскала овраг. Оттепель растопила снега, в овраге, заглушая шаги, журчал грязный поток. Сверх меры нагруженная сумка оттягивала бок, и Соня несколько раз упала. Шинель пропиталась грязью и талым снегом. Соня шла час, шла другой. Овраг не кончался. Силы ее иссякали. Но девушка упорно шагала дальше, еле передвигая мокрые, отяжелевшие ноги. Она дойдет. Она обязательно должна дойти.

Соня потеряла представление о времени и расстоянии. Порою ей казалось, что она плетется всю ночь, что вот-вот настанет утро. Девушка останавливалась и озиралась. Небо между черными краями оврага мрачно поблескивало скупыми притуманенными звездами. Тускло лоснилась под ногами жижа, в которой торчали большие камни. Нужно очень много силы, чтобы перешагивать через них. Не слушаются ноги, хлюпает в сапогах вода. А поток становился глубже. Девушка попыталась идти по краю. Но склоны были скользкие, ноги скатывались, вязли в глине. Горькие мысли совершенно лишали сил. Она никогда в жизни не была одна и сейчас думала: «Вот так мне и надо: решила действовать в одиночку — теперь выкарабкивайся».

Вытаскивая из грязи увязнувший сапог, она услышала совсем рядом чужую речь. Сразу даже не сообразила, что это немцы. Невольно присела, съежилась. Над нею, вспыхнув, метнулась вверх и поплыла вдаль ракета. Справа, шагах в двадцати, на бугре Соня увидела торчащие над окопным бруствером головы в чужих касках. Застучал пулемет, и цветные капли трассирующих пуль через ее голову умчались в ту сторону, куда она пробиралась. В окопах закричали «хальт!» и Соне показалось, что кто-то бросился в погоню за ней. Ноги сделались дряблыми, подогнулись. Девушка упала и в мерцании потухающей ракеты разглядела совсем близко речку и развалины зданий за нею. Собрав последние силы, она быстро поползла, стараясь держать сумку на спине, чтобы не промочить ее.

Николая третий раз за ночь вызвал командир бригады:

— Как «язык», а?

— Пока нет, товарищ гвардии полковник.

Закопченный пожаром подвал, где разместился командный пункт, едва освещался аккумуляторной лампочкой. Густой табачный дым омрачал и без того унылое помещение. Только поблескивали кольца гранат, приготовленных там и тут, да автоматы в руках связных, которые притулились по углам и дремали.

Полковник с зеленым от переутомления лицом, кутаясь в шинель, наброшенную на плечи, подошел к Николаю.

— Вы понимаете, — он подчеркнуто сказал «вы», — насколько это важно? А? Немцы прекратили обстрел и контратаки. Мы должны знать, что они собираются делать. — У нас на исходе и горючее и боеприпасы, которые подвезти пока невозможно.

Речь комбрига была необычно суровой. Николай сдвинул брови над запавшими глазами, втянул голову в плечи.

— Понимаю, товарищ гвардии полковник.

— Нет, вы не понимаете. Не узнаю автоматчиков. Где настойчивость? Объясните, почему до сих пор нет «языка»?

— Бойцы устали, шесть суток без передышки…

— А остальные, по-вашему, эти шесть суток в шашки играли? — вспылил комбриг и, сбросив шинель на стол, сунул руки в карманы брюк. — Я вашими автоматчиками сегодня недоволен. Так им и передайте, что вся их отличная работа идет насмарку. Это не по-нашенски.

— Разрешите самому пойти?

— Не разрешаю. Вы ранены.

— Пустяки, товарищ гвардии полковник, даже не хромаю.

— Нет. Знаю тебя… — внимательный взгляд полковника стал мягче. — Нет, не разрешаю.

Николай вышел из подвала, хромая и запинаясь о ступеньки.

У тлеющих развалин, где держал оборону взвод автоматчиков, его ждал ординарец.

— Товарищ гвардии лейтенант! Пойдемте, покушайте, вы третий день ничего не ели.

— Не привели никого?

— Еще никто не вернулся.

Николай выругался про себя. Потом участливо спросил бойца:

— А ты, Миша, спал?

— Спал. И ребята все по очереди отдыхают, пока затишье. Мы тут целый курорт оборудовали.

Зашли в приземистое здание. Не то пустой склад, не то гараж. Пахло гарью, еле мерцала свеча. На каких-то обгорелых тряпках вповалку, не выпуская из рук автоматов, шумно сопело несколько человек. В углу умывались, что-то варили на раздобытой керосинке.

— Раненых накормили?

— Накормили, товарищ гвардии лейтенант.

— Ну-ка, выбеги, может, идут, тащат кого?

Николай беспокойно зашагал из угла в угол. Затягивался дымом самокрутки, резко откидывая назад голову. Садился, опять вставал. Снова курил, шагая туда и сюда. Движения бередили рану, нога болела.

Неудачи бесили его, разжигали энергию, которую было трудно сдерживать. Шесть человек он потерял за ночь, посылая то одних, то других за языком. Скоро утро — и никаких результатов. Десантники исползали весь передний край противника вокруг городка, но не сумели никого взять. Раз приволокли мертвого: нечаянно удушили по пути. Затем принесли пулемет. А «языка» добыть не удавалось.

Николай взглянул на часы. Порылся в записной книжке: восход солнца будет в семь двадцать. До рассвета — два часа. Решив послать еще одну группу, он стал будить спящих на полу.

Вбежал ординарец, радостно сообщая:

— Ведут!

Николай вскочил, кое-как владея собою от нетерпения.

— Кто?

Ординарец назвал фамилии ушедших вчера с вечера, которых уже считали погибшими. За дверью послышалась возня, раздались голоса: «сюда, сюда». Николай схватил горящую свечу, шагнул к выходу, но отступил назад.

С улицы вошла Соня. С нее текла грязь. Воротник шинели был поднят, у шапки опущены уши. На бледном, забрызганном грязью лице блуждала растерянная улыбка. Она хотела по-военному козырнуть, но рука не слушалась и устало повисла.

— Здравствуйте. Я к вам. Добралась. Тут можно обсушиться?

Николай перевел удивленный взгляд на ординарца, как будто Миша Бадяев был виноват, что вместо языка явилась девушка. Миша оцепенел. Он не понимал, откуда взялась Соня, да еще в таком виде.

— Как вы сюда попали? Кто вас послал? — взгляд Погудина плохо скрывал раздражение, словно она была виновата в его неудачных поисках «языка».

— Никто. Сама.

Соня огорченно рассматривала его. Он похудел, оброс. Первый раз она видела у него на щеках такую щетину. Кожанка порвана, пуговиц нехватает, погоны измяты. Он застегивал воротник гимнастерки, и пальцы его не слушались.

— Как пройти к раненым? — нарушив молчание, спросила она.

Взгляд Погудина потеплел. Он стоял, сжимая в руках свечу. На стене вырисовывалась его огромная, резко очерченная тень. Смущенный, он поставил свечу и, прихрамывая, зашагал к двери. На ходу отдал ординарцу приказание обсушить Соню, накормить, уложить спать. Потом вернулся и, не глядя на девушку, виновато произнес:

— Вы простите меня, товарищ гвардии сержант…

Тяжелая, обитая железом дверь раскрылась. Навстречу Николаю вошли, шумно дыша, два автоматчика, так же, как Соня, все в грязи. Осипшими голосами, в которых слышалась и злость, и мальчишеская обида, они начали докладывать, перебивая друг друга:

— Товарищ гвардии лейтенант!..

— Не идет, подлюга такая! Осерчал, что попал к нам. За нашим сержантом Соней гнался — мы и перехватили его…

— А сейчас рассвирепел, лег на землю возле двери и не встает.

— Сил нет больше с ним возиться. Туша килограмм на девяносто, да еще артачится.

Николай смотрел на своих бойцов — вымазанных с ног до головы и мокрых. Глаза его засияли — вот-вот он засмеется.

— Кого привели?

— Эсэсовец. Молодой. Но чин, видно, крупный: еле дотащили.

— Быстро ведите прямо в штаб.

— Подсобить бы надо, товарищ лейтенант.

Николай скомандовал:

— А ну, кто не спит — помогите! — И тем, кто привел «языка» сказал: — Живо поесть и отдыхать, а то уже и с немцем сладить не можете.