Вслед бригаде подул ветерок — предвестник утренней зари. Он смахнул прохладной рукой усталость с разгоряченных гвардейцев и освежил пыльные потные лица. И наконец, в той стороне, где осталась Родина, на небе запылала алая заря. Праздничным кумачом она раскинулась по горизонту и обожгла края облаков. Потом полнеба радостно зарумянилось, и взошло солнце, обняв теплом освобожденную землю и расцветив все вокруг. Соне было очень хорошо, как никогда во все фронтовые дни. Она уже мечтала о том, как бригада пройдет победным маршем по всей Польше, по всей Германии, до Берлина.

Ее вызвал корпусный радист. Она не любила его за излишнюю болтливость, хотя никогда не видела и не знала, какой он. Сейчас ей захотелось сказать ему что-нибудь ласковое.

— Как самочувствие за границей? — спросила она.

— Соня! Слушай! Стихи! Я знаю, ты не любишь мои стихи. Но как сейчас можно без стихов? — и радист декламировал ей:

Обычно Соня отвечала ему: «Опять сдул. Да, да — «Сидор, Дмитрий, Ульяна, Леонид». А в это утро она похвалила стихи и только с сожалением отметила:

— Горы Татры на самом юге Польши, а мы идем на северо-запад…

— Буря! Буря! Я — Гроза, я — Гроза, — ворвался из эфира в наушники хриплый бас. — Молодой человек! Не путайтесь под ногами на чужой волне! Алло! Глазастая! Принимай радиограмму: «Головная походная застава настигла противника. Вступаю в бой. Вступаю в бой»…

Снова у Сони напряженные сутки за сутками. Она дремала, не снимая наушников, в минуты затишья, или на марше под мягкое покачивание на рессорах. Здесь же, в крытом кузове грузовика с радиоаппаратурой, была койка да ящик из-под мин с бельем, книжками и новой запасной гимнастеркой. Урывками она писала письма домой и в институт. Ночами успевала поймать волну Москвы и после звона позывных — «Ши-ро-ка-а стра-на-а мо-я род-на-ая» — записывала очередную сводку информбюро для политотдела. Она знала, что ее записи потом размножают на пишущей машинке и читают всем гвардейцам. И ради этой сводки она готова была не спать совершенно — лишь бы, в пятый, шестой раз настроив рацию на Москву, записать данные об очередном успехе Советских войск на фронтах и приказ Верховного Главнокомандующего.

Через день-два приходила многотиражка. И если, сверив свой текст с напечатанным, Соня обнаруживала у себя ошибку, она чуть не плакала:

— Какая я тупица! Ведь ясно говорили: «Сандомир». А у меня было: «Сан-Данир».

Она вынимала карту и, найдя на левом берегу Вислы город Сандомир, злилась на себя еще больше:

— Дура! Хоть бы сюда заглянула! Город-то совсем рядышком с нами.

Прошли лето и осень 1944 года. Завершился великий бросок Советских армий. Бригада, пройдя Западную Украину и Восточную Польшу, остановилась в лесу за Вислой на Сандомирском плацдарме, чтобы подготовиться к следующей операции.

Соне представилась возможность отдохнуть. Часа два она мылась. Переоделась во все чистое, и надушилась духами «Красная Москва», которых у нее было уже совсем немножко, на донышке флакона. Затем четверо суток она отсыпалась.

Потом начались обычные на стоянках будни. Работы тоже много — заботиться о ремонте, проверке аппаратуры, зарядке аккумуляторов. Но зато можно спокойно, не торопясь, три раза в день сходить на походную кухню за завтраком, обедом и ужином. Зато можно вечером лечь как следует, голову на подушку, постелив простыни, под одеялом, и, почитав любимую книжку, спать — нисколько не боясь, что не успеешь выспаться.

Было сыро от частых осенних дождей. В один из пасмурных дней Соня пошла к начальнику связи бригады, чтобы оформить позывные радиостанций новых танков, прибывших для пополнения. Мягкие влажные листья не шуршали под ногами. Дым землянок, построенных танкистами в лесу ровными рядами, не поднимался выше нижних веток и стоял синими слоями над лагерем.

Тихо. Не шелохнутся дуплистые дубы. Разве только вдруг обломится под собственной тяжестью намокший хрупкий сук, да зацепит собою упругую ветку вяза, которая взовьется обратно вверх, стряхивая брызги дождя. Понуро стояли тополи. Дрожала и шепталась остатками листьев осина, краснея ободранным стволом.

Замерли, спрятанные в зарослях кустистого ильма, стальные машины под брезентами. Лишь изредка негромко жужжали заводимые для прогрева моторы.

В лагере гвардейцев почти никого не было. Экипажи боевых машин ушли «пешком-по-танковому» — разыгрывать атаки и скрытное передвижение меж холмов, по лесу. Десантники тренировались на развалинах ближайшего городишки, как вести уличный бой. Время близилось к обеду. Соня шла по просеке, молча по-военному отвечая на приветствия часовых. В плащпалатках, накинутых на плечи, с автоматами на груди, они оказывались в самых неожиданных местах и издали были незаметны сквозь чащу деревьев. Соня вздрагивала, когда вдруг под боком, у какого-нибудь толстого вяза, щелкая коваными каблуками, вытягивался в струнку автоматчик или танкист.

В конце просеки грянула песня. Навстречу Соне шел взвод гвардейцев. С автоматами за спиной, они вышагивали колонной по-четыре, энергично выбрасывая руки, как на параде. Запевал рыжий веснущатый старшина. Голос у него был густой и низкий — видно, что он старался басить.

По широкому жесту лейтенанта, который двигался спиной вперед и дирижировал хором, два с половиной десятка молодых бойцов дружно подхватывали:

Лейтенант обернулся, зашагал сбоку колонны и увидел Соню. Он перестал петь, расправил шинель под поясом, как-то неловко выбросил ногу вперед и оступился на совершенно ровном месте. Соня остановилась приветствуя, как полагается, проходящую колонну. Лейтенант тоже приложил руку к шапке, из-под которой торчала жесткая шевелюра, и прошел мимо, разглядывая Сонины сапоги.

— Шире шаг! — крикнул он. — Старшина! Веди взвод!

Он оглянулся назад и, подумав немного, вернулся к Соне.

— Здравствуйте, товарищ сержант! Я должен у вас узнать точно: ваша фамилия Потапова?

— Да, Потапова. — Она старалась не подать виду, что смущена неожиданным вопросом. — А что такое?

— Потапова? Правильно. Кажется, Потапова.

— Не кажется, товарищ гвардии лейтенант, а на самом деле. А вы — Погудин? И зовут вас Николаем.

— Откуда вы знаете?

— Я про вас в армейской газете читала.

— А-а! Ну, это — чепуха. Скажите, вы лейтенанта Юру Малкова не видели? Где он? Говорят, уже вернулся из роты техобслуживания.

— Малков? Юрий? Разве он здесь?

— Конечно, здесь! Вы не знали?

— Такой черненький, волосы немножко вьются, худощавый, высокий? Ямочка на подбородке? — радостно расспрашивала Соня.

— Ну да, он самый.

— Это из нашей горьковской школы. Мы с ним вместе в одном классе учились. И в институт вместе поступали. Где он? Здесь? В нашей бригаде?

— В нашей-то — в нашей, да я его давно не видел. Как подо Львовом его ранило…

— Ранило? Сильно?

Глаза у Сони округлились, и Николай увидел, что они не серые, как он представлял себе, а синие. Они освещали ее простое, бледное, немного обветренное лицо. Легкий румянец зажег ей щеки, и лицо стало нежнее. Ее пухлые, мягко очерченные губы дрогнули, и она посмотрела с такой тревогой, что Николай поспешил успокоить:

— Да, чепуха-а! Он даже в госпиталь не пошел. В роте техобеспечения остался, танки ремонтировать.

— Танки ремонтировать! — растроганно повторила Соня и неожиданно для себя разговорилась. — Юрка Малков! Даже не верится. Он такой чудак всегда был. Знаете, вечно что-нибудь изобретал. То автоматические часы, которые в школе не во время звонок подавали. То к велосипеду мотор приделал, поехал — и остановиться не мог.