— Видишь? — показал глазами Иван.

Антип кивнул.

С широкого тракта они свернули на узенькую, еле заметную тропку и вскоре добрались до офицерской палатки, верх которой был припорошен снегом, отчего она казалась сказочным теремом.

Солдат откинул полог. Ратник, опознавший в Иване «летающего московита», так толкнул в спину пленника, что тот, не удержавшись, рухнул на пол. Затем поляки впихнули в палатку и Антипа.

Весело переговариваясь, конвойные расселись где попало, потирая озябшие руки.

— Начнем, пан, пленников допрашивать? — угодливо спросил угреватый.

— Не лезь не в свое дело, — отрезал высоченный плечистый ратник, и угреватый стушевался.

Воин прошелся по тесному помещению–времянке. Здесь было немного теплее, чем снаружи, — по крайней мере, плотная материя спасала от сырого пронзительного ветра.

Посреди палатки стояла черная жаровня с давно остывшими углями.

— Распалить бы огонек, — сказал ратник, задумчиво глядя на жаровню. — Будет неплохо, если мы пока проведем предварительное дознание.

Он чувствовал себя героем дня. Еще бы! Сумел опознать в этом оборванце лазутчика московитов. Наверняка за это последует награда, а может быть, и повышение в чине.

Он подошел вплотную к поднявшемуся с пола Крашенинникову и долго смотрел ему в глаза, наслаждаясь полной властью над этим дьявольски ловким и сильным парнем, из–за которого у него после вылазки русских было столько неприятностей.

— Я не обознался? — вкрадчивым голосом спросил ратник. — Быть может, мои глаза обманывают меня?

— Не обманывают, пан.

— Не отпираешься, славно. Люблю храбрых, — продолжал ратник. — А как зовут тебя?

— Иван.

— Врешь небось. Это нехорошо, — проворчал ратник. — Все у вас тут, в Московии, Иваны,

Иван молчал.

— Ну?

— Больше я ничего не скажу, — произнес Крашенинников твердо.

— Скажешь. Все скажешь! И дружок твой заговорит, — сжал кулаки ратник. — Связать обоих! — крикнул он конвойным.

Те продолжали сидеть.

— Кому сказано? — повысил голос ратник.

Двое, что–то проворчав, поднялись с мест и нехотя подошли к пленным.

— Нечем вязать, — сказал один конвойный. — Веревок нет.

— Бее учить вас! Пояса снимите да скрутите московитов! — прикрикнул ратник, чувствовавший себя почти офицером.

Конвойные, переговариваясь по–польски, принялись связывать пленных.

Ратника обуяла жажда деятельности. О, он покажет, на что способен!

— Что стоишь как пень? — обратился он к угреватому.

— Что прикажете?

— Жаровню разжигай. Сами погреемся, да и гостей дорогих погреем, — осклабился верзила.

Угреватый добыл из кресала огня, затем, став на колени, принялся раздувать угли. Между тем конвойные крепко связали русских.

Сбегав наружу, угреватый принес еловых веток, наломал их и положил на уголья. Ветки начали потрескивать, в палатке запахло дымом и смолой.

— Начнем с тебя, хлоп, — ткнул ратник в грудь Крашенинникова. — После вылазки тебе удалось улизнуть в крепость, я видел это собственными глазами. Так? Так, — продолжал он, не дожидаясь ответа от пленника. — Из монастыря выхода пет. Как ты здесь очутился? Ну? Молчишь? Память отшибло? Ладно, сейчас развяжем твой поганый язык.

Ратник нагнулся к жаровне, вытащил из нее пылающую ветку и несколько раз ударил ею наотмашь Ивана по лицу.

— Ну?!

Иван усмехнулся.

Обозленный воин отбросил чадящую ветку и с кулаками набросился на Крашенинникова. Мучительно стараясь разорвать стягивающие его путы, тот упал, а враг принялся топтать его коваными сапогами, приговаривая:

— Ты у меня заговоришь!

Неожиданно неподалеку что–то оглушительно грохнуло, почва заходила ходуном. Истязатель остановил занесенную ногу, лицо его расплылось в улыбке:

— Заговорила, родненькая! Кажется, вы, московиты, называете ее Трещерой? Теперь вашим несдобровать.

Издалека до них донеслось эхо радостных криков: это ликовала осадная армия.

— Теперь поняли, дурачье, что конец близок? — обратился ратник к пленным. — Еще дюжина добрых плевков Трещеры, и вашей крепости конец. Говори, Иван, и я дарую тебе жизнь. Будешь молчать — сожгу заживо.

Ратник снова потянулся к жаровне, достал толстую ветку, наполовину обгоревшую, и раскаленным концом принялся не спеша жечь ладони Крашенинникова, извивающегося от боли. В палатке отвратительно запахло паленым мясом.

— Сначала руки, потом глаза тебе выжгу, — пообещал ратник. — Ну, заговоришь?! Ты еще будешь умолять, чтобы я тебя прикончил.

В этот момент послышался топот копыт, и через несколько минут, откинув полог, в палатку вошел поляк. Лицо его сияло радостью.

— Друзья мои, — объявил он солдатам, — вражеская стена дала трещину.

Конвойные ответили нестройными криками.

— Через полтора–два часа пролом будет готов, и тогда наши войска начнут генеральный штурм, — продолжал поляк. — Но к этому времени недурно знать потайные ходы в крепость, чтобы воспользоваться ими…

Только теперь он обратил внимание на обожженного Крашенинникова, рукав которого тлел.

— Кто посмел самовольничать?! — взревел поляк, обводя всех грозным взглядом. Верзила побледнел и шагнул назад.

Воцарилась пауза.

— Ты? — с угрозой проговорил поляк. — Прости его, московит. Как там тебя, «летающий»? Я примерно накажу негодяя. А ты мне быстренько скажи, где расположен подземный ход. Зря время не тяни. Может, ты скажешь? — обратился он к Антипу. — Спасешь жизнь себе и товарищу. Клянусь богом, ваша жизнь висит на волоске.

Не дождавшись ответа, старший сказал солдатам:

— Разожгите как следует жаровню. Нет, веток не нужно. Только дрова. Мы устроим сейчас преисподнюю. Поджарим наших гостей.

За это время громогласная Трещера успела ахнуть еще несколько раз.

Накрепко скрученные ремнями Иван и Антип лежали рядом, следя за постепенно раскаляющейся жаровней.

— Прощевай, брат. Извини, если чем обидел, — еле слышно прошептал Антип, с трудом шевеля опухшими изуродованными губами: до прихода старшего ратник и с ним успел «потолковать».

— И ты прости, — просипел в ответ Крашенинников. — Эх, ежели бы послание наше дошло… — не договорив, он умолк.

Антип глянул — глаза Ивана закатились, он потерял сознание. Это заметил и старший, который в течение некоторого времени с беспокойством прислушивался к каким–то звукам, похожим на взрывы.

— Встать, падаль, — пнул он Крашенинникова носком сапога.

Иван не пошевелился.

— Вытащить обоих на снежок, — распорядился встревоженный офицер. — Нам они нужны пока живыми.

На снегу сознание возвратилось к Крашенинникову. Он со стоном повернул голову и начал жадно глотать белое месиво. Снег пах хвоей, еловыми шишками, дымком курных изб, еще чем–то бесконечно близким и родным. Попалась хвоинка, Иван долго разжевывал ее, и сладкой показалась ему ее кислота…

Из палатки вышел угреватый.

— Жаровня готова, пан, — доложил он, угодливо вытянувшись.

Неожиданно Крашенинников услышал, как неподалеку что–то грохнулось оземь, взметнув ввысь облако снега, промерзшей земли и щепок.

— Ядро! — сказал он.

— Никак, наши палят по Терентьевской роще, — добавил Антип, подняв голову.

— Но это же значит…

— То и значит, — договорил Антип, и слабая улыбка тронула его губы. — Грамотку получили, знают, куда стрелять…

В эти мгновения ни один из них ко думал, что подвернется смертельной опасности. Они прислушивались, не летит ли еще ядра со стороны крепости. Но было тихо.

Офицер смотрел, как медленно оседает облако, поднятое ядром, выпущенным из русской пушки.

— Шальной выстрел, — сказал он. И, посмотрев на пленников, добавил: — Видно, ваши пушкари с перепугу совсем разучились стрелять.

— Жалко, ежели так, — прошептал Антип, снова опустив голову. — Лучше погибнуть от своего снаряда, чем от руки супостата.

Где–то в роще снова упало ядро, на сей раз далеко от них.

— Замерзли, хлопы? Сейчас будем вас греть, — сказал офицер и шагнул в палатку, видимо, чтобы отдать распоряжения.