— Знаешь, что мы сделаем в следующий раз? — спросил Эрик.— Давай пустим их по ложному следу, можно даже сразу по нескольким! А потом будем с тобой наблюдать, как они рванутся вперед, да совсем не в ту сторону... Можем даже устроить несколько ложных следов, и чтобы все они вели знаешь куда? К кронпринцу. Дескать, он и виновен...

Оба засмеялись.

— Кронпринц — здорово! — сказал Леннарт.— Отличная мысль. Его они вряд ли привлекут. Нельзя, мне кажется, привлекать членов королевского семейства, а, как ты думаешь?

— Почем я знаю!

— А потом долбанем поезд?

— Вот был бы шик!

— В следующий раз вообще устроим мировой взрывчик, все честь по чести.

— Точно. Пусть он войдет в историю. А что ты скажешь о башне на ратуше?

— Или, может, башня Какнэс?

— С башней Какнэс не так-то легко справиться,— сказал Эрик.— Бетон, мощнейший бетон... Но старикану моему так и надо. Он бы с ума сошел, если бы узнал, что мы замышляем.

— Взрыв мы должны устроить в субботу вечером,— сказал Леннарт.— Когда что-нибудь показывают по телеку. Да, а почему твой батя сошел бы с ума?

— Он работает в телецентре, ты знаешь. И сам принимал участие, когда башня Какнэс строилась.

— А что ты скажешь насчет мостика Вестербу? — спросил Леннарт.— Несколько зарядов, заложенных по всем правилам... Ты представь себе только, какое восхитительное зрелище! Бац! — и все рушится в Меларен. А сами мы стоим себе неподалеку с фотоаппаратами наготове, а потом возьмем да и продадим этот снимок в «Экспрессен». Еще заработаем на этом дельце гору монет. Ведь уж определенно ни у кого, кроме нас, не будет фотоаппарата наготове, когда шарахнет!

— Давай теперь послушаем радио,— сказал Эрик. Он включил транзисторный приемник и уменьшил громкость.

«Сегодня взрывальщик устроил взрыв динамита в пятый раз,— сказал голос диктора.— Были взорваны двери в доме полиции. Один постовой полисмен получил ранение глаза. Находившийся под подозрением человек, задержанный вчера, освобожден из-под стражи и выпущен на свободу. Когда произошел взрыв, он сидел в тюрьме предварительного заключения и, следовательно, не может считаться виновным...»

— Ура-ура! — сказал Леннарт.— Теперь уж они действительно выглядят смешными, фараоны-то наши. Потому что нет у них ни одной зацепочки против нас. Можем продолжать в том же духе, пока на пенсию не уйдем.

Он замолчал и снова стал слушать радионовости.

«Полицейские, видимо, напали на след злоумышленника. Им удалось обнаружить тайник с динамитом в Соллентуне, являющийся, по всей вероятности, запасным складом взрывальщика. Еще несколько часов, и мы его схватим, говорит комиссар группы, занимающейся розыском преступника».

— Дело дрянь. Гады, они нашли наш динамит в сарае на берегу,— сказал Леннарт.— И потом я видел, как отец выходил с двумя полицейскими из дома полиции час назад.

— Есть только одно объяснение,— сказал Эрик,— твой батя, наверно, продал нас полицейским.

— Нет, мой папаша так никогда бы не поступил,— поспешно сказал Леннарт.

— А как же они тогда разыскали на берегу наш сарай? И почему так быстро выпустили твоего батю?

У Леннарта глаза внезапно наполнились слезами. Он отвернулся, вынул носовой платок, высморкался.

— Чертов старик,— сказал Эрик.— Чертов папаша. Я-то думал, что он за нас. Ведь он же сам говорил, хорошо, мол... «Хорошо, что кто-то наконец занялся расчисткой» — это он о взрывальщике, и всего несколько дней назад. А потом вдруг задрожал перед фараонами и доносит на своего собственного сына.

— А ты чего хотел? Все они такие. Вспомни только об Энбуме, ну, о нашем магистре. Все они одна шайка-лейка, одна сволочь,— сказал Леннарт.— Мой папаша, и Энбум, и управление социального обеспечения, и социал-бюрократы. Только и занимаются, что топят меня и друг друга. И этот магистр Энбум, зачем он снизил мне отметку, ведь почти все письменные у меня о’кей. И папаша мой тоже хорош, предает меня, когда я бьюсь за его дело, взрываю дома Амелии Петерсен и вообще занимаюсь расчисткой, как он хотел. Никто меня не ценит, только надувают. Не хочу я больше с ними жить, ненавижу их, всех до одного. Сделал дело — опять не угодил. Им хочется, чтобы я, как хорошенькая куколка, сидел себе тихонечко и помалкивал, и не вякал. Папаша мой, и моя мамаша, и мистер Энбум, и все они — все хотят сделать из меня только послушного робота: выполняй все их законы и правила и помалкивай.

— Не на таковского напали!

— Факт. Я не их собственность, и я им не игрушка. Я хочу показать им, что я тоже кое-что могу. А они меня предают. Сгинуть бы от всего...

— Сгинуть, хорошенькое дело, а куда?

— Не знаю,— сказал Леннарт.— Куда податься, куда бежать... Вся Швеция — это просто тюрьма.

— Ну, хватит тебе причитать, встряхнись,— сказал Эрик.— Пока что нас не сцапали. Образуется все как-нибудь. Разве мы не взорвали двери в самом доме полиции? А нас с тобой сцапали? Фига с два! Мы и дальше будем водить за нос дураков-полицейских, пока у них морда не позеленеет.

— Ладно,— сказал Леннарт.— Покажем им, по крайней мере, что при этом человек чувствует. Насуем им динамиту прямо в рожу. Может, хоть тогда они проснутся и что-нибудь заметят.

— Уж сколько недель мы водим полицию за нос. Будем продолжать. Надо только быть умнее. Тогда им нас век не поймать.

Петер Сюндман сидел тем временем на вилле в Соллентуне и допрашивал директора бюро Хенрикссона.

— Как вы полагаете, это ваш сын устроил всю серию взрывов?

— Не знаю.

— Почему вы не знаете?

— В субботние дни я обычно уезжаю за город и стреляю ворон. Здесь, в нашей стране, развелось сейчас слишком много ворон. Они только пачкают. Нужен человек, который бы навел тут порядок. Обычно я занимаюсь ими на Ервафельтет, там их всегда великое множество. Если повезет, за день я снимаю их штук двадцать — тридцать. Хотя большей частью приходится ограничиваться всего несколькими штуками.

Петер Сюндман прервал его:

— Какое все это имеет отношение к вашему сыну и ко взрывам?

— Как же я могу знать, чем занимается Леннарт по субботам, если я выезжаю за город стрелять ворон?

— А что вы можете сказать о своем сыне? Что он за человек? Мог он подготовить и провести все те взрывы?

— Я ведь уже сказал, что не знаю, чем он занимается по субботам. Сам я выезжаю за город и стреляю ворон. И понятия не имею, что делает Леннарт. Я занимаюсь своим делом. В свое время я воспитывал Леннарта, старался, чтобы он вырос аккуратным и вежливым и чтобы следил за собой. В школе у него все в порядке. Я учил его уважать все законы и вести себя как полагается.

— Вы не находите, что по своему характеру он немного стеснительный?

— Какое это сейчас имеет отношение к делу? Леннарт совсем не стеснительный. Он помалкивает, когда должен помалкивать. Мы научили его не огрызаться. Он еще молод и неопытен, поэтому вполне естественно, что он помалкивает.

— Комиссар Бенгтссон, он был у вас здесь в пятницу, говорит, что сын ваш, кажется, сам боится того, что может сказать. Что он производит такое впечатление, будто ему хочется удержать те слова, которые он сам произносит.

— Не понимаю, что вы такое говорите. Мы учили Леннарта говорить ясно и отчетливо.

— А каковы ваши взгляды на жизнь?

— Болен наш мир, совсем болен. Болен из-за всей этой неустойчивости, из-за несоблюдения всяких норм, а также из-за безнравственности. Того, кто действительно хочет действовать, кто справедлив и верен своему долгу, того отпихивают в сторону, на самое незаметное место. А на должности высоких начальников сажают всяких жалких трусов, некомпетентных неучей, которые только и умеют, что всем улыбаться, и не желают нести ответственность ни за одно решение, каким бы правильным оно ни являлось. Ничего удивительного, что Швеция катится вниз. Вместо того чтобы поддержать то хорошее, что есть в нашем шведском народе, мы принимаем множество иностранцев, а они только пьянствуют да занимаются контрабандой, ввозят наркотики и вообще всячески стараются подорвать наше общество. Да потом еще власти дают всем иностранцам социальное пособие да оплачивают им бюллетень и вообще оказывают всяческую поддержку, в то время как наши бедные шведы из сил выбиваются, работая за себя и за других.