Всех работников горисполкома, от председателя до уборщицы, Сила считал своими товарищами по работе и почти ко всем относился хорошо. Он очень любил заведующего коммунхозом и отделом здравоохранения и считал, что заместитель председателя хотя и глуповат, но честен. Но двух человек Сила ненавидел лютой ненавистью. Первым из них был как раз Прохватаев. Сила начинал яриться, как только о нем заходила речь, так что сегодняшний случай привел его в совершенное бешенство.

— Это царский охранник, — сказал убежденно Силкин. — Вы, ребята, не знаете...

— Какой же охранник! — возразил Харбов. — Человек был на гражданской войне, имеет ранения.

— Вот вы увидите, что он предатель! — настаивал Сила. — В момент мировой революции он будет на их стороне.

Мы потребовали от Силы доказательств, но оказалось, что доказательств нет. Тем не менее, Прохватаев был, по-видимому, действительно человек неприятный. Он кричал на подчиненных, не здоровался с Силой и разговаривал с ним свысока, «как барон какой-нибудь». Когда старушку уборщицу нужно было отвезти в больницу, он отказался дать свою лошадь, а сам, по уверению Силы, катался ночами по частным делам. Перед секретарем укома Прохватаев подхалимничал, а на главного врача больницы, старика, проработавшего в Пудоже лет тридцать, так накричал и натопал ногами, что у того начался нервный припадок.

— У Прохватаева феодальное мировоззрение, — утверждал Сила. — Чего ГПУ смотрит, не понимаю! Ясно же, что он чужой человек.

Второй сослуживец Силы, которого он ненавидел, был заведующий общим отделом горисполкома Пружников, правая рука Прохватаева. Саша Девятин однажды показал мне его, когда он проходил под окнами библиотеки. Это был маленький, скромный на вид человек. Он был до того вежлив, что сходил с тротуара, когда встречный был еще за целый квартал. Даже ноги у него двигались как-то вежливо, будто сапогам было неловко топтать тротуар.

Сила был уверен, что это злодей большого масштаба.

— Они с Прохватаевым агенты царской охранки, — уверенно заявил Силкин. — Вот увидите, про них страшные вещи выяснятся!

Харбов обозлился.

— Если ты знаешь плохое про руководителя, — сказал он Силе, — докажи! А так, голословно, ты не смеешь людей порочить. Ты комсомолец и должен поддерживать авторитет.

— Если я вижу, — заорал Силкин, — что во главе исполкома стоит белогвардеец и жулик, я буду об этом кричать, и никто мне рот не заткнет!

— Заткнем! — закричал и Харбов. — Голословно ты не имеешь права... Ты сознательно подрываешь авторитет. Ты играешь на руку всякой нечисти.

Сила побледнел от этого оскорбления.

— Я? — задыхаясь, переспросил он. — Нечисти? На руку? Да как ты смеешь?..

Ольга слушала молча. Она никогда не вмешивалась в наши споры и, когда мы замолкали, заговаривала о чем-нибудь совсем неожиданном — о книге или городской новости. Но тут, дождавшись паузы, Ольга вдруг сказала очень спокойно:

— А вы знаете, что Прохватаев и Пружников ходят к Катайкову в гости?

Мы замолчали.

— Как это? — спросил наконец растерянно Харбов.

— Вот ты, Сила, скажи, — сказала Ольга, — где они были в воскресенье?

— На охоту ездили, — сказал Сила, — на исполкомовском шарабане.

— А кучер где был?

— А кучер выходной, они без него ездили. Пружников правил.

Ольга усмехнулась:

— Так я и думала. А на самом деле они к Катайкову ездили.

— Куда — к Катайкову? — удивились мы. — Тут же ездить нечего.

— Эх вы, мальчики! — сказала Ольга. — Вы думаете, что Катайков в городе живет? То есть он, конечно, живет в городе, но это так только, для виду. У него хутор есть, не доезжая Сум-озера. Там у него главная жизнь. Вот они туда и ездили.

Мы остолбенели.

— Позволь, — сказал Вася, — откуда ты знаешь?

— Я ночью летаю на помеле и за всем наблюдаю, — спокойно ответила Ольга. — Не верите?.. Вот, Вася, поженимся, ты и узнаешь, какая я ведьма.

Мы не стали больше расспрашивать Ольгу. Разговор прекратился. Сила даже не стал ликовать по случаю победы. Мы сами заговорили о другом. Не могли же мы, в самом деле, допрашивать Ольгу!

Ольга посидела еще немного и ушла. Андрей и Вася сели заниматься. Мы с Сашей Девятиным читали, Сила тренькал на гитаре так тихо, что почти не было слышно, Леша Тикачев пошел в кухню забивать дырку, которую снова прокопал хорь. Легли спать. Андрей задул лампу. Наступила тишина. Потом вдруг Андрей сказал, ни к кому не обращаясь:

— Все-таки интересно, откуда она может знать?

Все молчали. Я подумал, что ребята спят и не слышат слов Харбова, но Вася Мисаилов сел на кровати.

— Ты ее в чем-нибудь подозреваешь? — спросил он.

— Я не подозреваю, — сказал Харбов. — Но все-таки откуда она знает?

Мисаилов ничего не ответил. Он откинул одеяло, встал и заходил по комнате. Я лежал, прикрыв глаза. Так же неподвижно лежали Силкин, и Саша, и Леша Тикачев. Думаю, что они, так же как и я, не спали и слушали.

— Я сам не могу понять, — сказал наконец Мисаилов. Он шагал по комнате в нижнем белье, босой, и белые завязочки от кальсон волочились за ним, словно четыре змейки. — Я не могу понять, — повторил Мисаилов, — и мне это неважно. Я знаю точно, что все, что делает Ольга, хорошо. Я не желаю думать и строить предположения. Меня это не касается. Если будет нужно, она мне скажет.

В голосе его была такая сила убежденности, что Харбов сел на кровати, провел рукой по волосам и сказал:

— Вот что, Васька: ты прав, а я болван.

Он улегся и натянул одеяло на голову, показывая этим, что разговор окончен. Лег и Мисаилов. Все шестеро мы лежали, закрыв глаза и ровно дыша. Я долго еще не спал. Не знаю... может быть, долго не спали мы все.

В воскресенье мы решили охотиться. Андрюшка Харбов выпросил двустволку у какого-то знакомого из райкома партии. Тот сам обычно ходил по воскресеньям на охоту, но захворал и согласился дать ружье, хотя, насколько я понимаю, не без сопротивления. Субботний вечер был посвящен подготовке. Мы чистили двустволку, набивали патроны и спорили о том, сколько нужно пороху, какие пыжи лучше и сколько закладывать дроби. Были у нас две жакановские пули на случай встречи с медведями, и тоже шли споры, как надо стрелять в медведей: ждать ли, пока медведь подойдет, как рекомендуется во многих романах, или палить сразу, как он только покажется.

Нам не приходило в голову, что охотиться вшестером, имея одно ружье, можно разве только в зоологическом саду. Вообще мы все были удивительно несведущи насчет охоты. Как ни странно, в Пудожском уезде охотились мало. Деревня охоты совсем почти не знала, хотя дичь чуть ли сама не давалась в руки. Дело в том, что порох и дробь привозили издалека. Стоили они, по крестьянскому бюджету, дорого, а дичь продавать было некому.

Проснулись мы позже, чем следовало, и вышли часам к семи. Впереди шел Андрей с ружьем на ремне. Ружье условились носить по очереди, каждый по часу. В двух заплечных мешках была еда. Мешки тоже несли, сменяясь через каждый час. Первым выпало нести мне и Саше Девятину.

Итак, мы шагали. Впереди, с ружьем на ремне, деловой походкой охотника-профессионала шел Андрей. За ним Сила Семкин, Леша и Мисаилов шагали в ногу по-военному четко, не позволяя себе разговоров в строю. Дальше тащился обоз — я и Саша Девятин. Население вышло на улицу и громко обсуждало наш вид и перспективы нашего похода. Любопытные лица выглядывали из-за гераней и фикусов. Мы произвели впечатление на горожан. Мы делали вид, конечно, что не обращаем на это внимания и думаем только о предстоящей охоте. Когда мы проходили мимо магазина, я увидел Гогина, обезьяноподобного верзилу, и посмотрел на него презрительным взглядом. Он начал думать. Вероятно, часу не прошло, как он уже вспомнил, где мы встречались. Увидел я и женщину, которая приняла меня за разбойника. Она стояла возле ворот и приветливо улыбалась. Вдруг лицо ее вытянулось и в глазах мелькнул испуг. Она отступила назад, под защиту забора. Она узнала меня. Я скользнул по ней равнодушным взглядом, будто ее и не помнил. Мог ли я помнить, когда меня волновали охотничьи заботы! Конечно, жалко, что не я нес ружье. Она-то выдумала, что у нее есть двустволка, а тут бы увидела, что я-то действительно вооружен.