На берегу озера костры, как в фильме об Андрее Рублеве, и атмосфера примерно такая же. Девки и бабы в белых рубашках, некоторые полуголые, в оранжевых отсветах пламени. Мужики рядком стоят в озере и выбирают невод. Все пьяные в жопу.

Услыхав, что я иностранец, остолбенели… Первый иностранец в этой деревне. Вот что значит русская глубинка. Вопросам не было конца и нас безостановочно потчевали самогоном, потом были уха и оргия (на их языке «валяние»), самая настоящая сельская оргия под открытым небом. Ночь была белая.

Утром шок! Просыпаюсь на чьей-то кухне, в углу кто-то стонет. За стенкой раздается громкий храп. Постепенно вспоминаю: это кухня Коли. Коля — председатель колхоза. Вчера была посевная, костры и оргия а la russe. В памяти проявляются обрывки беседы у костра. Почему колхоз бросили вместо того, чтобы поделить землю? А у них три, ну, от силы четыре мужика и пара баб в состоянии выжить самостоятельно. Прочие пьют, им без колхоза не прожить. К тому же, чтобы поделить колхоз, надо устраивать голосование… А одних старух в колхозе сотня (на сто семьдесят шесть колхозников), так что все равно не получится. Старухам без колхоза хуже, чем пьяницам. А как разделить три трактора? По частям раздать?

Болтовня наша была хмельная, но из нее я понял о проблеме земли в сегодняшней России больше, чем из журналистских комментариев и научных исследований. Вспомнил еще, что Коля обещал мне сегодня показать ихние народные традиции, потому что праздник еще впереди. Вчера была генеральная репетиция.

Я встал, вышел из дому, огляделся. Было около полудня. Передо мной спускалась вниз к озеру заросшая травой и мятой дорога. У дороги три дома в кустах черемухи и группа тополей чуть повыше. В этих тополях — вспомнилось мне, Коля ночью показывал — стояла некогда церковь, как в Огибалове, но ее разобрали на печи — глупость, теперь некуда зерно складывать и приходится возить в Огибалово, а дороги — сам видишь, какие у нас дороги: непролазная грязь.

Ой-ой-ой! Голова после вчерашнего кружится. За озером сизая полоса леса, на озере золотая рябь, трава теплая, можно прилечь, глазами в небо ткнуться — как гвоздями. Не качало бы так. К сожалению, вышло иначе. К Колиному дому подъехал грузовик с мужиками, ящиком водки и несколькими коробками пива. Едем на реку, там уха подходит, рыжая из клуба помешивает в огромном чане. Садимся у огня. Узнаю несколько вчерашних лиц. В большинстве своем мужики. Бабы после вчерашнего, видимо, еще в себя не пришли.

Едва сели, пошло по ихнему обычаю: каждому стакан водки и бутылка пива. Раз, два, три-и-и! Выпивают водку до дна и «закусывают» пивом — тоже до дна. Перекур и по второй. Этот раунд кое-кого нокаутирует. После третьего готовы все… У меня за спиной кто-то наблевал в траву, кто-то полез в драку, вывалил уху в костер и сам упал следом. Ко мне прицепились побелевшие глаза — мол, шпионишь. Пытаюсь объяснить, впустую. Тогда спрашиваю: а чего тут шпионить? В ответ бормотание о немцах, якобы во время войны десант сюда высадился, но в конце концов проехали, белые глаза закрылись и хозяин их колодой рухнул на мураву.

Дальше помню отрывочно: поехали на мотоциклах на кладбище, солнце многих подкосило — попадали среди могил на землю, ничем не отличаясь — если говорить о сознании — от лежащих под землей.

О покупке дома мы смогли поговорить — более-менее трезво… — лишь на третий день. Без проблем. Коля помог нам выбрать здоровенный сруб, лучше всего сохранилась бывшая станция осеменения коров, большой пятистенок — дом с пятью стенами: четырьмя внешними и пятой, разделяющей целое на две избы, плюс мансарда. Мы и место выбрали на самом берегу озера в деревне Пески, откуда можно на лодке доплыть до Белого моря: сначала Вожегой до озера Воже, потом рекой Свидзь до озера Лача, потом Каргополь, Онего, Белое море…

Я заплатил в колхозную кассу сто пятьдесят рублей (тогда пять долларов…) — налог на землю за следующие пять лет. Бригаде столяров поставил два ящика спирта «Рояль» — в качестве стимула к работе. «Рояль» оказался чудовищный. Мужики так перепились, что один другому в белой горячке руку бензопилой отрезал выше локтя.

Мне расхотелось жить в этом доме. Хотя оставалось печь поставить да крышей покрыть.

28 февраля

Павел Хюлле[47] — великий шаман польской прозы, вне всяких сомнений. Доказательство тому — «Мерседес-бенц». Сама поступь этой необыкновенной прозы, безостановочная (без разделения на абзацы), словно бы монотонная, но чарующая, напомнила дробь шаманских барабанов, призывающих потусторонних духов.

Дух этой прозы — Богумил Грабал!

Хюлле призывает Грабала беспрестанно: «дорогой пан Богумил», «дорогой пан Богумил», — повторяет он через каждые несколько фраз, словно магическое заклинание. И Грабал отвечает, порой буквально — письмом, в котором он пишет Павлу, что «истинный знаток и художник классифицирует женщин не согласно размерам бюста и ягодиц, а по ладоням»; порой опосредованно, через аллюзии с его текстами, чьи сюжеты сплетаются в ткани повествования Павла, пока наконец читатель не обнаруживает, что общается с духом Грабала в каждом ее чудесном длинном предложении («подобном ленточкам, привязываемым к священному дереву») и тем самым готов к финалу в пабе «У ирландца» на Грюнвальдской в Гданьске-Вжеще, где обычная пирушка с пивом обращается вдруг в «древний обряд призывания духов». Обряд шаманский.

Подобно заклинанию звучит и формула о жизни, которая «вновь описала удивительный круг» — формула, открывающая повесть и повторенная в тексте несколько раз, чтобы наконец отзвучать и вернуться к началу, описав магический круг. Словом — создавать миры каждый раз сызнова… словом. Шаманским словом.

Неслучайны и упоминания священной травы в повести Павла. Традиция «хождения в дыму» имеет древние традиции, говорят о ней греческие писатели, знали ее и готы, и скифы, и сарматы. Иранское слово «bangha» — «конопля» — во многих угро-финских языках означает шаманский гриб Agaricus muscarius, который способствует погружению в экстатический транс… Не зря панна Цивле, инструктор Павла по вождению (!), рассказывая ему о секретах травки, упоминает святых и ведьм — сверхъестественную силу духа, приобретаемую практическим путем. Шаманским.

(Кстати говоря, я с большим удовлетворением прочитал в литературном приложении к газете «Жечпосполита», что дисциплинарный обвинитель Медицинской академии в Гданьске расследует дело врача-взяточника, описанного в романе под именем доктора Элефанта. Такова власть шамана: побормочет — и реальность в нокауте!)

Дорогой Павел, твой «Мерседес-бенц» очаровал меня. Я читаю его и читаю, уже который раз — дохожу до последней фразы и, словно зачарованный, начинаю сначала, не в силах оторваться от аромата косяков панны Цивле, от барабанной дроби твоей прозы. И вспоминаю, как много лет назад мы сидели в здании MKZ[48] на Грюнвальдской — ты на пятом этаже, я на четвертом — оба по уши в «Солидарности». Кто бы тогда мог подумать, что эта десятимиллионная гора рассыплется, словно карточный домик, и что спустя годы мы будем сидеть уже в разных местах — ты на берегу Балтики, я на берегу Белого моря — каждый, занятый собственным камланием.

8 марта

Ночной мороз покрыл деревья инеем. Ветки в белых плюмажах, через которые просвечивает лазурит неба.

Несколько лет назад отец Елеазар, соловецкий монах, неизлечимо больной лейкемией (которую заработал во время военной службы на ядерном полигоне), пришел к нам на мыс — посмотреть на эти плюмажи, на море подо льдом, вдаль. Потом с присущей ему иронией заметил:

— Вот, мощи свои проветриваю перед смертью.

Через две недели он умер.

Тот же Елеазар встретил меня когда-то на Святом озере, мы прошли вместе пару десятков метров, он расспрашивал о «Солидарности», не жалею ли я… Я вдруг споткнулся, и если бы не его рука, упал.