Шиманский энергично кивнул.

— Добро! Так и сделаем.

Ирина помогла ему надеть и застегнуть шлем. Он сел в кресло, махнул рукой.

Свет Ирина не выключила. Она внимательно следила за выражением лица профессора. Седые, клочковатые брови его поднялись, лоб прорезала глубокая вертикальная складка, морщины под глазами начали подергиваться. Это наступала боль. Шиманский закусил губу, — закрыл, стиснул глаза.

Ирина отвернулась к регистратору биотоков.

Впоследствии она часто вспоминала этот момент. С первого взгляда, мгновенно она увидела в двух вычерченных прибором изломанных, пульсирующих линиях удивительную закономерность. Эта закономерность была выражена настолько четко, что Ирина сразу забыла обо всем другом. Она забыла о больном, забыла о Шиманском — все ушло куда — то, остались две тонкий изломанные линии. Закономерность, поразившая Ирину, была очень простой: когда врач надевал шлем и настраивался на болевые импульсы исследуемого, тому становилось легче. Ирина еще не видела больного, но регистратор биотоков бесстрастно свидетельствовал: при работе аппарата пульсирующие, расстроенные биотоки мозга больного постепенно приобретали нормальный характер. Регистратор биотоков отметил это дважды: когда Ирина сидела в кресле, и сейчас, когда ее место занял Шиманский.

…Короткий звонок прорезал тишину. В этой абсолютной, напряженной тишине он показался Ирине оглушительным звоном. Она поспешно сняла с панели болеанализатора телефонную трубку. Говорила сестра, наблюдавшая за больным. Голос ее был откровенно удивленным: больной почувствовал облегчение и… заснул.

Ирина выключила болеанализатор. Шиманский встал, ремешок шлема не поддавался, у профессора дрожали руки.

— Вы правы, — взволнованно сказал он. Кашлянул, исподлобья взглянул на Ирину. Его беспокоило — так ли он держался во время опыта. — Вы правы. Это воспаление черепно-мозговых нервов. Редкая форма… Что с вами?

Только сейчас он заметил, что Ирина не слышит его.

— Что с вами? — повторил он.

Ирина вздрогнула, недоумевающе посмотрели на профессора. Он повторил еще раз:

— Что с вами? Что случилось?

Она молча показала на регистратор биотоков. Шнманский не сразу понял.

— Подождите, подождите… — бормотал он, вглядываясь в запись биотоков.

Ирина передала ему слова сестры.

Шиманский вытащил коробку папирос. Спичек не оказалось, он машинально похлопал себя по карманам, потом скомкал папиросу и сунул ее в карман халата.

— Понимаю, — хрипловато сказал он. — Заставляя совместно работать мозг больного и мозг врача, мы распределяем одни и те же болевые ощущения на два мозга. Уже по одному этому больной должен почувствовать некоторое облегчение. Но главное… Да, конечно! Главное в том, что свежий, неистощенный болью мозг врача активно противодействует, борется, его силы еще неизрасходованы… Но ведь это открытие! И какое! Значит ваш аппарат можно применять не только для диагностики, но и для лечения. Скажем, при шоковых состояниях, как вы думаете?

Он внимательно посмотрел на Ирину и продолжал уже совсем другим голосом — негромким, спокойным.

— Я не люблю делать поспешные выводы. Но тут не может быть ошибки. Должен поздравить вас…

Ирина, не отвечая, смотрела на регистратор биотоков. Шиманский с досадой подумал: «Надо было сказать как — то иначе. Эх, сухарь, сухарь!.. Славная девушка…». Ему вдруг вспомнился Логинов, он поморщился «Такая девушка… и этот проныра! Нет, жизнь устроена глупо, глупо!».

Вслух он сказал:

— Вам надо собраться с мыслями…

Ирина медленно вошла в комнату. Машинально сняла халат, повесила у двери. На подоконнике стояли колбы с хризантемами. Ирина долго смотрела на цветы.

Она не думала, не могла сейчас думать. Сказывалось нервное напряжение, усталость сковывала мозг.

Она села на широкий подоконник. Прижалась щекой к нагретому солнцем стеклу. Приближался вечер — тихий, теплый, добрый.

Барометр над столом показывал бурю.

Они встретились и полюбили друг друга.

— Ты большой и сильный, — говорила Женщина, — как викинг, только добрый. Ты какой-то очень дневной, голубой с золотом. Будто лежишь на земле и сквозь колосья смотришь в летнее небо.

Такой он, наверно, и был. Ей лучше знать.

Иногда его взгляд становился странно далеким: он смотрел на нее, а думал о чем-то другом. Но когда это проходило, Мужчина глубоко вздыхал, жадно смотрел вокруг, еще веселее смеялся и еще крепче целовал Женщину. И она прижималась к нему, запустив свои пальцы в его густые светлые волосы. Они смотрели в глаза друг другу и видели там так много, что это можно назвать только волшебным словом — все.

Женщина первой отводила взгляд, и губы у нее начинали дрожать и кривиться.

Мужчина был космонавт и скоро должен был уйти к далеким, чужим звездам. Это было его делом, его мечтой.

Сколько уже таких молодых, сильных ушло в Неизвестность… Нет, нет! Она уверена: он вернется. Вернется, но когда?

В сверхскоростном звездолете для него пройдут месяцы, а здесь, на земле, будут сменять друг друга века и поколения.

Звездолет вернется через много-много лет, планета станет еще лучше, люди еще красивей и мудрей, но ее уже не будет. Не будет! Женщина не могла примириться с этим. Близкий, привычный, живой, как сохранить тебя? Как удержать!

Она прятала лицо у него на груди и обнимала судорожно и цепко. Мужчина успокаивал ее: говорил что — то ласковое и укоризненное. Тогда она поднимала голову, улыбалась грустной извиняющейся улыбкой… и ничего не говорила.

Люди научились уважать Мечту.

И вот наступил день, когда они должны были расстаться. Мужчина крепко взял ее за плечи и, наверно, только сейчас поняв смысл очень старых стихов, медленно, раздельно произнес:

Простился он сдержанно. Но Женщина знала: так надо, так лучше, так уходили от своих любимых бойцы Великой Революции.

Она сразу взялась за резец и весь день, до самых сумерек, работала: она была скульптором.

Потом пришла первая ночь без него.

Женщина хмуро смотрела в хмурое враждебное небо. Вероятно, от набегавших слез звезды дрожали и расплывались, но ей казалось, что они насмешничают: пляшут и ехидно подмигивают.

Ночной ветер раскачивал верхушки огромных деревьев, и в шуме листвы Женщине слышались слова:

— Нет! — сказала Женщина, вытерла глаза и опять подняла их к звездам. Гордые, льдистые, они равнодушно смотрели на нее.

Утром она пошла к руководителю Совета Звездоплавания.

Робот-секретарь в приемной Совета спросил, известно ли ей, как занят тот, которого она хочет видеть. Женщина хотела сказать, что может подождать, но робот, видно, уловив что-то необычное, уже зажег в кабинете руководителя красную лампочку «срочно».

Когда она вошла в кабинет, немолодой холодноглазый ученый с морщинкой-горчинкой у рта, молча кивнул ей и указал на кресло.

Женщина объяснила ему, что ей нужно, обязательно нужно уйти к звездам и вернуться примерно в одно время с ушедшим вчера звездолетом.

Ученый не улыбнулся. Он поинтересовался, в качестве кого она хочет лететь.

Женщина немного смутилась, ответила, что она скульптор, математику воспринимает плохо, но… могла бы стать через несколько лет врачом или биологом.

Ученый внимательно посмотрел на нее и сказал:

— Многие стремятся в Космос. Вы должны доказать, что будете полезней тысячи других врачей или биологов. И еще учтите: вероятность возвращения звездолетов не абсолютна.

Женщина как можно спокойней ответила:

— Да, мне все известно.