С изгнанием цыганских таборов из Нескучного и уничтожением распивочной продажи все это воскресное веселое общество переселилось в разные загородные места и в особенности в Марьину рощу.

У графа Алексея Григорьевича Орлова было еще другое подмосковное село – Остров, лежащее от столицы в двенадцати верстах. Село это некогда было известно под именем «Дворцового села»; оно уже в 1328 году в духовной грамоте Ивана Даниловича Калиты упоминается.

Затем известно, что при царе Василии Ивановиче здесь стоял княжеский терем; в 1547 году здесь живал еще молодой грозный царь Иван Васильевич, и здесь, по сказаниям псковского летописца, во время Петрова поста, когда к нему пришли посланные от псковичей 70 человек выборных с жалобою на своего наместника князя Турунтая Пронского, государь, не выслушав и не разобрав дела, «разгневался на псковичей, обливал вином горячим, палил бороды и волосы, да свечу зажигал и повелел их покласти нагих на землю; и в ту пору на Москве колокол-благовестник напрасно (неожиданно) отпаде и государь пойде к Москве, а жалобников не истял (не погубил)».

Позднее видим, что царь Алексей Михайлович ходил в поход в село Остров: тишайший государь останавливался в Острове, когда ходил в монастырь у Николы на Угреше. После село Остров принадлежало при Петре всесильному тогда вельможе, князю Меншикову, и уже при императрице Елизавете Петровне оно приписано было к комнате великого князя Петра Феодоровича. Императрица Екатерина II всемилостивейше пожаловала его графу А. Г. Орлову в потомственное и вечное владение; в год пожалования, в 1767 году, в сентябре месяце почтил своим посещением нового владельца великий князь Павел Петрович, где и кушал в доме графа.

В 1782 году 6 мая граф А. Г. праздновал в селе Острове свое бракосочетание с девицею Евдокиею Николаевною Лопухиной. Почти вся Москва была свидетельницею торжества, продолжавшегося несколько дней.

Молодая Лопухина вступила в брак 20 лет; при красивой наружности она отличалась добродушием и приветливостью, была набожна, не пропускала церковного служения не только в праздники, но и в обыкновенные дни; молодая графиня не любила нарядов и никогда не надевала бриллиантов. Через три года, 2 мая, родила она дочь Анну, и через год, 20 августа, при рождении сына Иоанна скончалась и сама графиня Авдотья Николаевна в Москве на 25 году.

Граф Иван Орлов-Чесменский был зачислен в Преображенский полк, но через год тоже умер. Чесменский герой проводил лето обыкновенно в Острове. Старожилы рассказывали, что с самых юных лет дочь его удивляла всех своею набожностью и, несмотря на равнодушие и даже холодность отца ее в деле веры, нимало не охладевала, так что в то время, как съехавшиеся гости наполняли дом отца, молодая графиня тайком убегала в церковь к вечерне, так как это было удобное время ускользнуть от внимания имевших над нею надзор.

Сперва о ней весьма тревожились, но впоследствии знали уже, где ее отыскивать, шли в церковь и находили там молящеюся. В Острове церковь была вблизи дома, и молодая графиня убегала туда, не будучи никем замеченною.

После смерти отца двадцатидвухлетняя графиня осталась одна наследницею всех богатств графа – ежегодный доход наследницы простирался до 1 000 000 руб., стоимость ее недвижимого имения, исключая бриллиантов и других драгоценностей, ценившихся на 20 000 000 руб., доходила до 45 000 000 руб. Очень понятно, что у такой богатой наследницы было немало женихов.

В числе последних был граф Воронцов и сын фельдмаршала Каменского, граф Николай Михайлович. По словам биографа графини, Елагина⁴⁴, Анна Алексеевна посвятила себя жизни уединенной, близкой к отшельничеству, и несколько лет спустя по смерти отца поехала на богомолье в Киев, а потом в Ростов; здесь во время поклонения мощам св. Димитрия познакомилась она с гробовым иеромонахом Анфилохием. Графиня избрала его своим духовником, но он вскоре скончался. Тогда Орлова желала найти себе другого руководителя и обратилась к епископу Пензенскому Иннокентию за советом; тот указал ей на Фотия. Для знакомства с последним Орлова покинула родную Москву и переехала в Петербург. Здесь она искала два года случая сблизиться с ним, но последний, опасаясь влияния ее знатности и богатства на свое убожество, тщательно уклонялся от нее. Орлова познакомилась с Фотием только по переводе его в Юрьев монастырь.

Графиня купила поблизости этого монастыря у тамошнего помещика В. И. Семевского за 75 000 рублей небольшую усадьбу и построила для себя дом на том месте, где, по преданию, некогда стоял древний монастырь св. Пантелеймона.

Жизнь вблизи монастыря Фотия на первое время, однако, не удалила графиню от большого света. Она ездила в Петербург и Москву, делала приемные вечера для избранного общества и не покидала и двор, где числилась камер-фрейлиной, и ездила с императрицею Александрой Феодоровной на коронацию в Москву, затем в Киев, в Варшаву и Берлин, и все это время графиня оставалась светской женщиной. Мисс Вильмот, известная приятельница княгини Дашковой, рассказывает, что граф Чесменский устраивал у себя праздники единственно для дочери, и что последняя была всегда героинею праздников. Орлова была очень грациозна и легка в танцах, и все присутствовавшие невольно любовались ею.

По желанию отца и для удовольствия гостей она плясала танец с шалью, с тамбурином, казачка, цыганку, русскую и проч. При этом две служанки выполняли вместо нее фигуры, считавшиеся не довольно приличными для молодой графини, а гости составляли около нее благоговейный круг.

По словам Вильмот, после каждого танца графиня подбегала к восхищенному отцу, чтоб поцеловать у него руку. Графиня впоследствии впала в пиетизм и в течение своей двадцатипятилетней жизни вблизи Юрьева монастыря отличалась строгою подвижническою жизнию, держала пост, соблюдая его по-отшельнически, например, в первую неделю Поста ела одну просфору, а в продолжение Страстной недели ела только однажды в Великий четверток.

Елагин, сообщая о такой аскетической жизни Орловой, говорит, что это она делала под руководством Фотия. Графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская и архимандрит Фотий, как верно замечает П. Бартенев⁴⁵, суть лица вполне исторические. Их жизнь и деятельность служили противовесом тому вероисповедному безразличию, которое господствовало в русском образованном обществе, не столько по влиянию философии XVIII века, сколько вследствие того, что Россия сделалась убежищем для французских эмигрантов.

Строгий подвижник, Фотий умел придать вес себе в высших кружках тогдашнего распущенного общества: он имел доступ во дворец, обличал сильных мира и поднял значение русского духовенства, до того тогда униженного, что издавались даже распоряжения, чтобы помещики подносили священникам и причту, приходящим со святынею, лишь определенное количество рюмок водки.

Юрьевский архимандрит Фотий, сын дьячка в приходской церкви в Новгородском уезде, по фамилии Спасский, в миру Петр Никитич, родился в 1792 году, получил образование сперва в новгородской, потом в петербургской семинарии и в Духовной академии, впрочем, болезнь груди не дала ему возможность окончить полный курс – двадцати пяти лет он был пострижен в монахи и на третий год по пострижении рукоположен в иеромонахи и в том же году был назначен законоучителем и настоятелем во 2-м Кадетском корпусе; с воспитанниками Фотий был крайне строг и в домашней жизни воздержан чрезвычайно.

Уверяли, что он питался одним чаем: жил тогда Фотий в самой убогой квартирке на Петербургской стороне, в одном из самых глухих переулков. Фотий отличался крайне болезненным, истощенным видом, смотрел исподлобья; он последние годы своей жизни носил на теле вериги, от которых у него были зловонные язвы.

^{Церковь Чуда архангела Михаила в Чудовом монастыре в Кремле}

Фотий спал на каменной кушетке, покрытой волосяной тканью. Проповеди его по воскресным дням отличались самым строгим аскетизмом.