Шайку воров и убийц в Москве в XVII и XVIII веках еще составляли так называемые «кабацкие ярыги»; этот класс пьяниц был из людей хорошего происхождения – дворян и детей боярских, допившихся донага. Они жили во всеобщем презрении, толпились у кабаков, где просили милостыню.

Со введением Борисом Годуновым казенных кабаков, или «царевых», пьянство у русского народа сделалось поголовное. Чтобы положить границы такому неистовому пьянству в кабаках, правительство вместо их завело «кружечные» дворы, где продавали вино мерою не более кружек, но и это не помогало: пьяницы сходились толпами и пили там по целым дням или ходили в тайные корчмы или ропаты.

В этих притонах разврата вместе с вином были игры, продажные женщины и табак; последний в XVII веке был всенародно распространен на Руси. Русские получали его с Востока и отчасти от малороссиян.

Табак в России был строго запрещен, им торговали удалые головы, готовые из-за копейки рисковать всем. При продаже табаку его не называли настоящим именем, а условным названием, например, свекольным листом, яблочным и др. Табак курили не из чубука, а из коровьего рога, посредине которого вливалась вода и вставлялась трубка с табаком большой величины. Дым проходил через воду; курильщики затягивались до того, что в два-три приема оканчивали большую трубку и падали без чувств.

Несколько таких молодцов сходились «попить заповедного зелья-табаку» и передавали друг другу трубку до одуряющего действия.

Что же касается до чая, то последний только при царе Михаиле Федоровиче появился в первый раз в России, как редкость и новость. Он был прислан в дар царю от монгольского государя, и во второй половине XVII столетия знатные лица употребляли его как лекарство, приписывая ему целительную силу.

Иностранные вина, вроде мальвазии, бастр, алкан, венгерского, рейнского, романея, явились в Москве при дворе еще в XVI веке, но в следующем столетии в Москве завелись винные погреба, где не только продавали этих сортов вина, но туда уже сходились пить веселые компании.

В царствование Алексея Михайловича жили в Москве гораздо свободнее, чем прежде; Тишайший царь имел прекрасные качества души и покорял сердца своих подданных добротою и снисходительностью. Он удивлял своею милостью, но не пользовался правом сильного.

Иностранные писатели увековечили его имя хвалами. Рейтенфельс, бывший в Москве в 1670 году, когда царю было тридцать лет, описывает его наружность так: «Росту он среднего, имеет лицо полное, несколько красноватое, тело довольно тучное, волосы цвета среднего между черным и рыжим, глаза голубые, поступь величавая, на лице его выражается строгость вместе с милостью, взглядом внушает каждому надежду и никогда не возбуждает страха.

Нрав его истинно царский: он всегда важен, великодушен, милостив, благочестив, в делах государственных сведущ и весьма точно понимает выгоды и желания иностранцев.

Большую часть дня употребляет он на дела государственные, немало также занимается благочестивыми размышлениями и даже ночью встает славословить Господа песнопениями; на охоте и в лагере бывает редко, посты, установленные церковью, соблюдает строго.

В напитках очень воздержан и имеет такое острое обоняние, что даже не может подойти к тому, кто пил водку. Благотворительность царя простирается до того, что бедные почти каждый день собираются ко дворцу и получают деньги целыми горстями, а в большие праздники преступники освобождаются из темниц и, сверх того, еще получают деньги».

Мейерберг точно так же восхваляет человечный нрав царя. Он присовокупляет: «Истинно достойно удивления то, что, облеченный высшею неограниченною властью над народом, привыкшим безмолвно повиноваться воле своего владетеля и всяким действиям оной, царь сей никогда не позволял себе оскорблять кого-либо из своих подданных как лично, так и в имуществе или чести их. Хотя, подобно всем великим людям с живыми чувствами, он подвержен иногда порывам гнева, но и тогда изъявление оного ограничивается несколькими ударами или толчками».

В настоящее время почти все дома на Никольской улице принадлежат торговым людям, за исключением одного дома Шереметевых, но было время, когда там, как мы упоминали выше, возвышались одни дворы бояр.

Руководствуясь описью Китай-города 1626 года, мы видим, что в шести саженях от Спасского монастыря стояли каменные палаты князей Юрия Хворостинина и Феодора Волхонского, а подле Никольского монастыря был двор князя Юрия Буйносова и потом князя Кантемира. Между Мироносицким монастырем и двором немчина Юрия Клинкина находился двор князя Феодора Телятевского. Далее были дворы бояр: князя Воротынского, Ивана Шереметева, Марии Воронцовой, у Старых Полей к Пушечным воротам, дворы Алексея Левашева, князей Д. Трубецкого, И. Хованского, М. Долгорукова; в 1644 году, по словам И. Снегирева, на Никольской улице, упоминается двор князя А. Ю. Сицкого, против церкви Успения Богородицы.

В 1793 году, в приходе «Жен Мироносиц» имел дом генерал-кригскомиссар М. С. Потемкин. Изо всех боярских домов, как мы уже заметили, уцелел на этой улице один только дом Шереметева, прежде бывший князя Черкасского; строение его занимало обе стороны улицы; на одной были его палаты, а на другой, где дом Глазунова, стоял Потешный двор.

На главном дворе возвышались обширные палаты фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева. В январе 1730 года в хоромах его выставлено было несколько оконец на улицу; под одним из окон стояла в слезах, убитая горем, молодая дочь его, Наталья Борисовна, и с ужасом глядела на печальную процессию, которая проходила по улице.

На колеснице, увенчанной императорской короной, везен был гроб юного монарха, покрытый державной мантией; шнуры от балдахина с золотыми кистями держали полковники.

Перед ними шли архиерей и архимандриты со знатным духовенством; генералы и полковники несли на бархатных подушках короны и государственные регалии; орден св. Андрея Первозванного нес жених Шереметевой, князь Иван Алексеевич Долгорукий, в гвардейском майорском мундире, сверх его в длинной черной епанче, с флером на шляпе до земли; волосы у него были распущены, сам бледен, как смерть.

Дочь Шереметева оплакивала благодетеля своего жениха, императора Петра II, скончавшегося от оспы в Головинском дворце на 15 году своего возраста. Она хорошо знала, что теряют они с кончиною императора; ждала опалы, но никак не думала, что ей предстоит ссылка в Сибирь, а мужу ее – четвертование в Новгороде.

Князь Иван Алексеевич был старший из внуков знаменитого князя Григория Федоровича. Родился он в 1708 году и воспитывался в Польше под надзором деда своего. В 1725 году он был назначен гоф-юнкером ко двору царевича Петра Алексеевича, вскоре сделался его любимцем и неразлучным собеседником с утра до ночи и спутником всех его поездок и забав.

По вступлении на престол Петра II был призван, к собственному несчастью, принять деятельное участие в событиях той бурной и жестокой эпохи. В то время при дворе враждовали две партии; самую многочисленную составляли приверженцы старинных обычаев: князья Долгоруковы, Трубецкие, Голицыны, Репнины, Ромодановский, Нарышкины, сильные огромным богатством и родством с царским домом; не менее богатые Апраксины и такие же состоятельные Лопухины, изгнанные от двора и близкие родством с юным императором, родная бабка которого, первая супруга Петра Великого, разведенная и постриженная царица Евдокия Федоровна, была из роду Лопухиных.