Князь Долгоруков был женат два раза, второй раз на вдове Пожарской, урожденной Безобразовой; обе его жены были красавицы и очень его любили, несмотря на то, что он был очень некрасив или, вернее, даже безобразен. Долгоруков это знал и чувствовал, и очень мило над собою подшучивал, говоря: «Мать-натура для меня была злою мачехой, оттого у меня и была такая скверная фигура, а на нижнюю губу материала она не пожалела и уж такую мне благодатную губу скроила, что из нее и две могли бы выйти, и те не маленькие, а очень изрядные».

Князь также очень мало обращал внимания на свой туалет и был очень неряшлив в домашнем быту и с короткими своими. Его современница Е. П. Янькова рассказывает: «Несмотря на свою неприглядность, князь заставлял забывать в разговоре, что некрасив собой; бывало, слушаешь его умные речи и замысловатые шутки, а каков он из себя – об этом и позабудешь».

Преосвященный Августин отзывался о нем, как о человеке большого ума. «Князь, – говорил он, – вельми умен, но не вельми благоразумен». А. Т. Болотов говорит о нем, что он на проказы был большой ходок и в бытность пензенским вицегубернатором в провиантских делах и подрядах так напакостил, что на все государство был разруган от Сената. Та же Янькова говорит про него, что он – человек честный и хороший, в дружбе очень преданный, он все имел, чтоб сделать себе карьеру, и при этом, как сам говаривал, «никогда не мог выбиться из давки».

Он всю жизнь свою провел под тяжелым гнетом долгов и врагов. Это потому, быть может, что он был великий мастер на всякие приятные, но ненужные дела, а как только представлялось какое-нибудь дело важное и нужное, точно у него делалось какое затмение ума: он принимался хлопотать и усердно хлопотал – и все портил, и много раз совершенно бы погиб, если бы влиятельные друзья и сильные помощники не выручали его из беды!

^{П. Верещагин. Новая площадь в Китай-городе}

Долгоруков место вице-губернатора получил довольно отважно; он адресовал на имя императрицы письмо, в собственные руки, в котором говорил, что желал бы трудиться и быть полезным. Ответом было назначение его вице-губернатором.

О своей службе в Пензе он говорит, что тогда он еще любил службу страстно, «в восхищении юного человека, который на все смотрит с желанием – образовать свет и сделать лучшим; я писал не приказным слогом, и не авторским, а вдохновенным самой природою, т. е. так, как я думал и чувствовал».

Возвращаясь к характеристике князя И. М. Долгорукова, мы видим, что в Пензе он прослужил до самой кончины Екатерины II. Довольный своей судьбою, здесь он написал «Камин в Пензе». Это произведение имело большой успех, было переведено на французский язык, и даже Делиль просил прислать ему в Париж этот перевод. В Пензе князь испытал много неприятностей. Так, его даже «в клоб с подпиской не пускали».

Живя в этом городе, князь любил по вечерам поиграть в карты без чинов, со всяким даже разночинцем, по этому случаю он говорит:

На этот случай князь написал комедию в стихах: «Дурылом, или Выбор в старшины». Главное лицо в ней был владимирский оригинал Дуров, кроме его еще три лица списаны с натуры; прочие характеры вымышлены. При восшествии на престол императора Павла он был отставлен от дел, но вскоре опять получил место в Москве; здесь он продолжал службу до восшествия на престол императора Александра I.

В 1802 году князь получил место владимирского губернатора; здесь Долгоруков выстроил здание для сохранения ботика и остатков дома Петра I и богадельню для матросов-инвалидов, и открыл в 1805 году Владимирскую губернскую гимназию.

После этого он был избран в почетные члены Московского университета; он надел университетский мундир с чувством благородной гордости.

Про эксцентричный характер Долгорукова много рассказывал М. Дмитриев – последний говорит, что он дурачился до безумия. Бывало, придет к нему и скачет по стульям, по столам, так и уйдешь от него, не добившись слова благоразумного. Любил хорошо есть и кормить; как скоро заведутся деньги, то задавал обеды и банкеты. Долгоруков, как добавляет Дмитриев, весьма странно одевался и ходил по улицам в одежде полуполковой и полуактерской, из платья игранных им ролей.

В 1812 году он получил отставку от службы – этот тяжелый год был во всех отношениях черным годом для Долгорукова; он выехал из Москвы 31 августа, за два дня до вступления неприятеля; родовой дом уцелел от пожара – спас его лакей Лаврентий, «препьяный человек», как его характеризует князь. Он остался в доме самовольно.

Во время нашествия французов в дом Долгорукова были поставлены два генерала. Лаврентий у них сделался и шутом, и слугой; он с солдатами вместе пил и гулял, а начальникам прислуживал, и так им понравился, что был у них дворецким и распорядителем по части увеселений.

Этого слугу сперва били и даже раз ранили, но потом уже он сам бил и покровительствовал другим. Он служил при столе генералов, прибирал трупы солдат, которых они расстреливали, таскал к ним вместе с их денщиками всякую добычу, причем, вероятно, не забывал и себя, но, при всем этом, когда загорелся дом, он упросил генералов, чтобы они помогли его отстоять, и генералы приказали солдатам работать. Дом таким образом спасся от всеобщего пожара, и стены его остались целы. Важнее всех услуг в глазах Долгорукова была еще услуга Лаврентия та, что он успел из домовой церкви вытащить антиминс, найденный им на полу, – с сохранением последнего Долгоруков не лишался права возобновить свою домашнюю церковь. После московского разгрома Долгоруков поселился в этом уцелевшем доме.

Дом князя был в приходе Воздвижения на Вражке¹⁰¹: большие старинные тесовые хоромы в один этаж стояли среди обширного двора. Позади дома, к Москве-реке, был большой заброшенный тенистый сад.

Вдали, за Москвой-рекой, виднелись сады, леса, деревня Фили и кладбище, на которое постоянно, мечтая, сматривал хозяин дома. Внутренность дома была не только некрасива, но даже неопрятна, особенно передняя, где даже старые обои висели лоскутьями. Под конец жизни князь хотя и переделал две-три комнаты, но непорядок все так же царил в хоромах.

В доме также не было никаких украшений, но на стенах – и в доме, и во флигеле – были развешаны фамильные портреты князей Долгоруковых. Тут были портреты Якова Федоровича Долгорукова и несчастного фаворита Петра II, князя Ивана; портрет жены его, Наталии Борисовны, висел в домовой церкви. Был здесь и портрет императора Петра II и княжны Екатерины Долгоруковой, с которой он был помолвлен, над портретом была надпись:

В одной из зал был построен домашний театр. Дом князя всегда был полон родных и гостей; здесь жили его сестра с мужем и воспитанницей, какая-то еще дальняя родственница-старушка с племянницей и простодушный старичок, И. Н. Классон; большой почитатель Наполеона и доктора Гала, он служил когда-то в военной службе и потом жил тридцать лет в доме князя. Некогда он с князем подвизался в приготовлении французских кушаний.

В доме же Долгорукова жили и все его дети, которые, по странностям отца, имели по два имени: одно, данное им при крещении, а другое, данное им самим отцом, которым они и назывались. Так, Рафаил назывался Михайлой, Антонина – Варварой, Евгения – Наталией. Обычай такой – давать два-три имени – у нас на Руси употреблялся издавна и водился еще в удельные времена. У русских, по словам Н. Костомарова, долго было в обычае кроме христианского имени иметь еще другое прозвище или некрестное имя.