— Не надо так злиться. Я не хотела тебя обидеть. Я просто констатировала факт. Ты не понимаешь.
Роджер беспомощно молчал, стоя возле ее стула. Потом сказал:
— Хорошо, Дженни. Что я могу для тебя сделать?
— Не знаю, — сказала она. — Вероятно, никто из нас — ни ты, ни я — ничего не можем сделать. Сегодня вечером, во всяком случае. А как только рассветет, я поеду в Нантвич, заберу детей и отвезу их обратно домой.
— Домой к Джеральду?
Она подняла на него мертвый, пустой, потухший взгляд.
— А куда же еще?
— Но ты же не можешь… — Он не договорил. Она явно, явно могла.
— Дети растеряны, Роджер. Им плохо, а ни отца, ни матери с ними нет. Их прежде всего нужно отвезти туда, где я могла бы быть возле них и успокоить их своим присутствием. Мне грустно покидать тебя, нам так хорошо было вместе, но это слишком мучительно — быть в такую минуту далеко от детей. Я просто не могу этого вынести, вот и все. А отвезти их куда-нибудь еще — на это у меня нет денег. Значит, надо возвращаться к себе домой, хотя этот дом мне и ненавистен.
— Ты, значит, не отрицаешь того, что жизнь там тебе ненавистна?
— Конечно. А теперь станет еще хуже: ведь я вернусь к Джеральду побитая, униженная — беглая жена, которая не убежала дальше первого перекрестка и вернулась обратно, потому что не сумела устроить свою судьбу.
Роджер из последних сил старался что-нибудь придумать.
— У меня есть маленькая квартирка в Лондоне. Уезжая сюда, я ее запер, но оставил немного денег уборщице, чтобы она приходила раз в месяц вытирать пыль. Мне кажется, квартирка вполне пригодна для жилья. Отвези детей туда.
Дженни покачала головой.
— Беглая жена с двумя несчастными перепуганными детьми в лондонской квартире своего холостого приятеля? А на что мы будем жить?
— Ну, несколько фунтов я могу наскрести…
— Нет, Роджер, из этого ничего не получится.
С минуту он молчал.
— Значит, все рухнуло? — сказал он. — Когда счастье нам улыбнулось, когда начала осуществляться мечта…
— О, твоя мечта еще осуществится, — сказала она упавшим голосом. — Ты встретишь другую. Ты хочешь счастья, значит, ты его найдешь. Только в следующий раз выбирай бездетную.
— Но ведь я могу очень привязаться к твоим детям, Дженни. Я уже привязался к ним.
Она прилегла на кушетку фрейлейн и закрыла лицо руками.
— Роджер, уходи. Возьми машину, поезжай в Карвенай, выпей, тебе станет легче.
— Если я уеду, — сказал он, — обещай, что я найду тебя здесь, когда вернусь.
— Ты же берешь машину, — бесцветным голосом произнесла она.
Роджер вышел и окунулся в холодный вечерний полумрак. Уже сильно таяло, и по обочинам дороги среди жидкого месива текли ручейки грязной воды. Угрюмый, тусклый голос Дженни звучал в его ушах: «Тебе станет легче».
— Никогда, ни от чего не станет мне теперь легче, — громко произнес он в темноту, в холод, в талый снег на горах. — Никогда. — Потом залез в голубую малолитражку и включил мотор.
Дорогу развезло, и, стоило порезче дать газу, маленький автомобильчик тотчас начинало заносить, но все же Роджеру удалось вырваться на береговое шоссе, а там пошло легче, потому что колеса машин почти расчистили дорогу от снега и осталась только неприглядность и грязь. Через несколько минут Роджер уже въезжал в город. На площади горели фонари и двигались закутанные в пальто фигуры. Пока Роджер раздумывал, куда пойти выпить, чтобы обрести мужество для борьбы с новыми трудностями и бедами, настроение его еще больше упало. В пивную Марио — его привычное пристанище? Нет, невозможно. Всего несколько часов назад он веселился там напропалую, праздновал вместе со всеми победу, и это так ужасно оборвалось… Нет, он не сможет отвести там душу… сегодня — нет, а быть может, и никогда.
Куда же в таком случае? Он бесцельно ехал по улице. Обстановка пивной и вообще-то легко нагоняет тоску, а уж если ты несчастен и одинок, то и подавно. Взять хотя бы этот чудовищный прокуренный закуток — излюбленное место Гэрета… Роджер поежился. Такие пристрастия имеют своей подоплекой мазохизм. Да, вот что это такое. Он потратил все эти месяцы на кучку мазохистов.
Он продолжал двигаться по улице, все еще не имея ни малейшего представления о том, куда он держит путь, как вдруг впереди выросло здание отеля «Палас» — арена его первого поражения в этом сезоне поражений, дворец унылой похоти, где царствует Райаннон и воздух заражен дыханием Дика Шарпа. А почему бы и нет? Там он сможет хотя бы поиронизировать над самим собой, держа стакан в безвольной руке и окидывая взглядом зал, где он впервые увидел Дженни; где он подцепил Беверли или, как сказала бы она на своем убогом жаргоне, где он ее «закадрил»; где он рыскал по вестибюлю, словно акула, в пустой надежде отхватить себе хоть кусочек Райаннон.
Ах, Райаннон, престол плоти! Быть может, все кончится тем, что она снова завладеет его чувствами и он проведет остаток своей жизни, выглядывая украдкой из-за угла, чтобы увидеть, как она проходит мимо, или взбираясь по водосточной трубе, чтобы поглядеть, как она принимает ванну. Ах, Райаннон, видение райского блаженства, Райаннон, современная Цирцея, недосягаемая в колдовском круге, прочерченном в воздухе моделью аэроплана!
Роджер развернул свою малолитражку на автомобильной стоянке перед отелем «Палас» и, слегка забуксовав на талом снегу, затормозил. Чему-то улыбаясь омертвевшими губами, он хотел было вылезти из машины, но при виде того, что предстало его глазам, втянул ногу обратно и застыл на своем сиденье, неподвижно глядя в проем автомобильной дверцы.
Всего в нескольких ярдах от него стоял длинный черный дорогой автомобиль. Его вызывающе-обтекаемые линии громко вопили о том, что это «ролс-ройс» или, быть может, «бэнтли». В ту самую минуту, когда Роджер подъехал на своей малолитражке, шофер в форме сбежал по ступенькам отеля, распахнул заднюю дверцу машины и над задним сиденьем вспыхнул свет. Следом за шофером, закутанный в толстую шубу, тяжело переваливаясь, шел человек в очках и черной фетровой шляпе. Мэдог в дождевом плаще и без шляпы следовал за человеком в шубе, склонив голову в учтивом поклоне.
Они подошли к автомобилю с другой стороны, и за огромным туловищем «ролс-ройса» затихли их голоса. Но несколько слов все же долетело до Роджера. «Желаю вам всяческого успеха в этом начинании», — произнес человек в шляпе, а Мэдог сказал: «Двадцать лет я буду пожинать его плоды, вот увидите».
Они обменялись еще двумя-тремя фразами, пожали друг другу руки, шофер захлопнул дверцу и, обойдя автомобиль, сел за баранку. Роджер, не таясь, наблюдал за этой сценой, и ему понравилось, как мягко тронул шофер с места длинный автомобиль и бесшумно — только шины глухо зашуршали в жидком месиве — влился в уличный поток. Мэдог, не замечая Роджера, стоял и глядел вслед длинной черной машине так, словно ему было видение; затем, сцепив пухлые пальцы, он потряс руками над головой и начал раскланиваться налево и направо, как бы отвечая на громовые аплодисменты невидимых зрителей. По-прежнему не замечая устремленного на него взгляда Роджера, он поклонился на все стороны невидимой толпе, затем, опустив руки, отколол несколько колен народного танца и замер, запыхавшись и глядя прямо на Роджера. Осознав наконец чей на него устремлен взгляд, он подошел к малолитражке и оперся локтем о крышу.
— Привет, Гайавата, — сказал он.
— У вас что, день рождения? — небрежно спросил Роджер.
— В некотором смысле да, — сказал Мэдог. Все еще тяжело дыша, он обошел малолитражку, отворил дверцу и сел рядом с Роджером. — Спасибо, что хотите меня подвезти, — сказал он.
— Не стоит благодарности.
— Поехали к Марио. Я ставлю выпивку. Грандиозную. Такую, что вам и не снилось.
— Идет — сказал Роджер. — Загадочное, ликующее поведение Мэдога внезапно высекло в его душе ответную искру. — Это стоит спрыснуть, — сказал он.
— Что именно? — лукаво спросил Мэдог.
— Ваш орден почета, — сказал Роджер.
