— Значит, вам хочется понять меня просто потому, что надо с кого-то начать?
— Нет, не потому. А потому, что вы это вы. Я никогда не забуду вас, даже если никогда больше не увижу. До конца моей жизни я буду вас вспоминать. Не удивительно, что я хочу понять то, о чем постоянно думаю.
— Иной раз лучше не понимать.
— Но не в том случае, когда речь идет о вас. В вас есть что-то… — Роджер беспомощно развел руками. Внезапно он почувствовал, что пьян: хлеба и сыра оказалось недостаточно. Или он опьянел от близости этой строптивой красотки? — Мне не хочется говорить, — сказал он. — Я хочу слушать. Расскажите мне о себе. Я хочу знать ваши взгляды на жизнь. Как она протекает, ваша жизнь? Она не может быть ограничена стенами этого славного одноэтажного домика, на склоне горы, с мамой, папой и с собакой под телевизором.
— О господи, конечно, нет, — сказала она беспечно. — Настоящая моя жизнь, разумеется, не в этом.
— Хорошо, а в чем? Чем наполнена ваша жизнь? О чем ваши мысли? Расскажите мне, Райаннон. У меня нет никаких притязаний на вас, ни малейшего права расспрашивать вас о чем бы то ни было, но все-таки расскажите.
— Налейте мне еще джину, — неожиданно сказала она.
Роджер даже не заметил, что ее стакан уже пуст. Он приготовил ей еще одну основательную порцию.
— А теперь рассказывайте. Здесь тепло и уютно, угли жарко пылают и у вас благодарная аудитория в лице одного слушателя. Разве все это не пробуждает в вас желания поговорить о вашей жизни?
— Я не иду на поводу у своих желаний, — сказала она. — Иначе я бы уже давно попала в беду.
Что это нашло на нее? Роджер никак не ожидал услышать из ее уст такое полупризнание внутреннего конфликта.
Удобных кресел тут не было. Им приходилось довольствоваться кушеткой фрейлейн. Но сидеть, выпрямившись, когда не к чему прислониться, довольно трудно. Повинуясь внезапному порыву, Роджер вдруг закинул ноги на кушетку и растянулся на спине. Возле него оставалось еще достаточно места.
— Идите сюда, — сказал он.
— Нет, благодарю вас.
— Когда рассказывают о себе, это всегда делают лежа. Психоаналитики…
— Не задуривайте мне голову. Вы же не…
— Да, я не психоаналитик, но вы никогда не получите удовольствия от хорошей исповеди, если будете сидеть в напряженной позе. Поверьте мне. Расслабление позвоночника творит чудеса.
— В таком случае я лучше не буду его расслаблять.
— Не расслабляйте, ладно, — успокаивающе произнес Роджер, — но приведите его в горизонтальное положение.
Он даже не успел удивиться собственной дерзости, когда его рука обхватила ее за плечи и мягко притянула на кушетку рядом с ним. На секунду тело ее напряглось, противясь, и тут же стало податливым, и пружины кушетки упруго приняли на себя его тяжесть. Подчинившись, она покорно лежала рядом с Роджером. Кости у нее были тонкие, хрупкие, прямо как у кошки, — у Роджера кровь застучала в висках.
— Если я позволила себе лечь, это еще ровно ничего не означает, — пробормотала она.
— Конечно, нет. Просто так удобнее разговаривать.
— И даже разговора не будет, если я не захочу, — притворно чопорно проговорила она.
С минуту они лежали молча. Рука Роджера легко, непринужденно покоилась на талии Райаннон. Окна часовни запотели, печурка раскалилась до волшебного малинового цвета. Горы за стенами принимали вести от всей вселенной.
Она тихо лежала рядом с ним. Казалось, она решила целиком довериться ему, чтобы чувствовать себя в его присутствии так же свободно, как если бы была одна. А ведь она ни секунды не сомневалась в похотливости его намерений, в том, что в основе его отношения к ней лежит потребность коснуться ее, прижаться к ней, приникнуть, впиться в нее зубами, слиться с ней. Она приняла его — не как любовника на началах взаимных требований и обязательств, а просто как живое существо, перед которым ей не нужно носить маску. И, понимая это, он лежал молча и слушал: Райаннон заговорила так тихо, что голос ее, казалось, даже не нарушил глубокого торжественного молчания часовни.
— Моя мать беспрестанно толкует мне о замужестве. Ей кажется, что только после замужества, и никак не раньше, начинается для женщины настоящая жизнь. И очень многие знакомые мне девушки думают так же. Все, что было до замужества, кажется им чем-то не настоящим — даром потраченным временем. Моя работа в отеле пришлась матери по сердцу: она считает, что я нахожусь там в окружении преуспевающих мужчин, которые могут предложить мне надежный домашний очаг. Послушала бы она, что они мне предлагают!
— Вы, значит, не рассказываете ей?
— Я не могу. Она не понимает, и никакая сила не заставит ее понять. Она живет в другом мире. А что касается отца… — Она пожала плечами, вернее, чуть-чуть шевельнула ими. — Ни с отцом, ни с матерью я не могу говорить ни о чем, что действительно имеет для меня значение. Мать может научить меня печь яблочный пирог, и я предоставляю ей возможность говорить, сколько хватит охоты, на такого рода темы. Но во всем остальном я действую на свой страх и риск.
— Вам, верно, очень одиноко?
— Я привыкла доверять своему чутью. Я продумываю все с разных сторон и решаю, как надо поступить. Ведь мужчины вечно охотятся за тобой, стараются улестить, добиться своего.
Роджер молчал. Ему очень хотелось знать, удалось ли кому-нибудь из них чего-то добиться, но он слишком хорошо понимал, что спрашивать нельзя. Признание должно вырваться само.
— Порою мне кажется, что, может быть, мама права и настоящая жизнь начнется после того, как у меня будет дом, который нужно вести, и муж, о котором надо заботиться. И дети. Но я еще как-то не могу отчетливо представить себе все это. А порой мне кажется совсем другое — кажется, что лучшее время моей жизни сейчас. Ведь все зависит от того, за кого я выйду замуж. Сейчас же у меня есть то, чего добиваются мужчины и за что они готовы платить. И какие деньги они тратят! Вначале меня это просто пугало. Но я быстро освоилась.
Роджеру показалось, что она хочет поставить на этом точку, и он негромко пробормотал:
— Вы давно работаете в отеле?
— Сначала я работала в банке. После школы я училась на специальных курсах банковских служащих. Но в банке я проработала всего несколько месяцев — подвернулась работа в отеле, и мне показалось, что это куда занятнее.
Она снова примолкла, и он спросил:
— Ну и как?
— Да, занятнее, — сказала она. Он не видел ее лица, но отчетливо представил себе, как она скривила губы в усмешке. — Конечно, занятнее. Что и говорить: по сравнению с банком тут жизнь кипит вовсю. Все деловые люди останавливаются у нас. И молодые и старые. Трудно сказать, кто из них хуже, но одно я знаю твердо: ни один не оставит тебя в покое.
— А вы только этого и хотите — чтобы вас оставили в покое?
— Нет, и этого я тоже не хочу. И меня, в сущности, не так уж трогает, что все они добиваются одного и того же. А почему бы им не добиваться? Они так созданы. Но это надоедает. Ни один из них не желает мириться с отказом, и в конце концов приходишь к выводу, что надо выбрать кого-нибудь одного, кто будет играть первую скрипку и ограждать тебя от притязаний остальных.
За окнами солнце уже завершило свой полукруг и, спустившись к горизонту, светило теперь с западной стороны. Близился вечер, непохожий ни на один вечер с сотворения мира. Роджер лежал тихо, слушал голос Райаннон и чувствовал, как ее хрупкое бедро мягко упирается ему в живот.
— Вот почему я сошлась с мистером Филдингом. Это не значит, что я просто вытащила из шляпы билетик с его именем. Он мне понравился. Он не был груб, умел ухаживать, мог быть мил. Даже очень мил. Он просто и честно сказал мне, что я скрасила его жизнь, принесла ему счастье и ему хотелось бы доказать на деле, как высоко он это счастье ценит. А поскольку единственное, чем он свободно располагает, — это деньги, то он хотел бы иметь возможность тратить их на меня и тем выразить свою признательность. Он был добр и постепенно так ко мне привязался, что не мог примириться с мыслью о том, чтобы меня потерять. В конце концов он даже решил развестись с женой и предложил мне выйти за него замуж, но я сказала «нет». Мы пререкались с субботы до понедельника.
