— Не задумываясь над тем, справедливо вы поступаете или нет.

— Справедливости не существует, — сказал Дик Шарп. — Едва ли можно считать справедливым, когда машина переезжает ежа.

Он смотрел на Роджера с доброжелательным интересом, словно ожидал, что тот на это скажет. Но Роджер в этот момент поверх его плеча увидел приближавшегося к ним человека. Это был тот самый блондин, который докучал Райаннон во время ее дежурства. Пока молодой человек, покачивая на ходу плечами, шел к ним, Роджер понял, что это любимое дитя Дика Шарпа и его дебелой блондинки жены. Светлая шевелюра у баловня судьбы была явно от матери, агрессивность — от отца, а эгоизм выработался за годы родительской опеки.

Не обращая ни малейшего внимания на Роджера, он стал в небрежную позу перед отцом и спросил:

— Готов в путь, пап?

— Более или менее, — ответил Дик Шарп, отодвигая кресло и вставая.

— Тот человек только что звонил, — сказал Шарп-fils[22].

— Звонил, да? Все в порядке?

— В норме.

И они направились к выходу. Роджер с ненавистью посмотрел им вслед. Во время разговора с Диком Шарпом были моменты, когда он начинал чувствовать даже какую-то приязнь к нему или по крайней мере начинал понимать его точку зрения и, хотя был в корне с ним несогласен, все-таки делал какие-то скидки. Но когда он увидел Дика Шарпа с этим мерзким малым, его сынком, все сразу переменилось. Дик Шарп и те из его сверстников, которые исповедуют такие же взгляды, способны превратить мир в хромированную пустыню, а потом передать эту пустыню в наследство своим отвратительным потомкам. В общем-го ведь Дик Шарп добивался создания такого мира, где молодчикам вроде его сына никогда не придется стать людьми.

Роджер поднялся и направился к выходу из отеля. Снаружи с легким шуршаньем падал дождь. Было уже поздно. Вечер кончился. Может быть, стоит взять такси до Лланкрвиса?

Нет, он пойдет пешком. Ему надо устать, иначе это длинное настороженное лицо, увенчанное петушиным гребнем, непременно встанет между ним и его сном. А ему надо как следует отдохнуть. Что-то непохоже было, чтобы жизнь его пошла легче.

Путь ему предстоял не близкий, и к тому времени, когда Роджер достиг самой крутой части подъема, перед Лланкрвисом, он почувствовал, что его ждет крепкий сон. Ни Дик Шарп, ни Дженни, сколько бы их образы ни маячили перед ним, не способны были удержать его от погружения в забытье.

Ночь стояла холодная и бурная, но дождь по крайней мере прекратился. Решение прошагать пешком эти четыре мили до дома было мудрым — тревога его на время улеглась. Что это там впереди? Его тревога. Почему горит столько огней? Его тревога… Улеглась… Что там, какая новая опасность, что грозит нарушить его покой, который так ему необходим?

Домик миссис Пайлон-Джонс был ярко освещен, точно для буйной вечеринки. От каждого окна по земле тянулась желтая полоса. Последние пятьдесят ярдов, несмотря на крутой подъем, Роджер проделал почти бегом. Коричневая дверь была закрыта; он уже знал, что зеленая дверь тоже закрыта, но знал он и то, что это скорее всего объясняется нежеланием впускать холодный воздух с улицы. Дом не спал и, объятый тревогой, ждал его.

А когда он подошел ближе, то сам все увидел. В фасадном окне квартиры, которую миссис Пайлон-Джонс сдавала на лето отдыхающим, зияла огромная звездообразная дыра. В его фасадном окне.

Роджер подошел к зеленой двери и открыл ее. В коридоре, равно как и во всех комнатах его квартиры, горел свет. И у него были гости. Миссис Пайлон-Джонс стояла посреди его гостиной, нервно сплетая и расплетая пальцы и то и дело поглядывая на разбитое стекло. Возле нее стоял сосед — мистер Кледвин Джонс. Вихор мистера Джонса осуждающе торчал надо лбом, а в его глазах, устремленных сквозь стекла очков на Роджера, читалось удовлетворение, какое может доставить законопослушному гражданину возможность исправить вопиющее зло, и решимость извлечь из этого максимум удовольствия.

— Наконец-то явились, — сказал он.

Роджер собирался обратиться к этой паре по-валлийски, но мистер Кледвин Джонс явно счел, что английский язык больше подойдет для выражения холодной враждебности.

— Когда это случилось, я тут же побежала за мистером Кледвином Джонсом, — сказала миссис Пайлон-Джонс. — Я была так перепугана. Я просто не могла оставаться здесь одна. У меня шок — вот что. Шок. — Она явно очень старалась для большей убедительности выжать из глаз несколько слезинок, но они упорно оставались сухими. Однако отчаяние ее было подлинным.

— Когда случилось — что? — спросил Роджер. — Может, мы все-таки присядем? — добавил он.

— Как что случилось? — с возмущением произнес мистер Кледвин Джонс. — Да вот это. — И он судорожным движением показал на разбитое стекло. — Все ваши милые дружки наделали. Пока вы где-то развлекались.

Роджер устало опустился на стул.

— Послушайте, не будем начинать в таком тоне, — взмолился он. — Кто-то действительно разбил окно, но это вовсе не мои милые дружки. Произошло это действительно в мое отсутствие, но я вовсе не развлекался. Не надо так уж стараться в чем-то меня обвинить.

— Вам придется съехать отсюда, мистер Фэрнивалл, — поспешно заявила миссис Пайлон-Джонс. Она стояла чуть позади коренастой фигуры мистера Кледвина Джонса и, обращаясь к Роджеру, словно выглядывала из-за ствола дерева. — Мне надо было предложить вам съехать еще тогда, когда облили дверь краской. Мне следовало знать, что меня ждет.

— Ну, так выкладывайте. Что же вас ждет?

— А то, что ваши милые дружки, — вставил мистер Кледвин Джонс, не желая отказываться от этого термина, — нанесли нам еще один визит.

— Очевидно, высчитаете, — сказал Роджер, — что окно разбил какой-то тип, который недолюбливает меня. — О господи, если бы только он мог сейчас лечь в постель. Если бы он не был так измотан — измотан отказом Райаннон, измотан вечным присутствием угрозы со стороны Дика Шарпа, измотан этими подъемами и спусками, измотан валлийским, измотан своими усилиями овладеть этим языком.

— Эти вандалы, — заявил мистер Кледвин Джонс, и отчетливо, по слогам выговаривая каждую букву, повторил: — эти ван-да-лы, взявшие себе за правило совершать набеги на наш поселок, возможно, и не ваши дружки. Но это, если угодно, ваши друзья в более глубоком смысле слова.

— Нет, сэр, мне это вовсе не угодно.

— Они здесь потому, что вы здесь. Они совершают эти… — он широко повел рукой, — эти бесчинства из-за какой-то вражды с вами. Никто не помнит, чтобы такое бывало в Лланкрвисе.

— Вам придется завтра же съехать, — прочирикала миссис Пайлон-Джонс, выглядывая из-за его спины.

— Да не глупите вы, — прикрикнул на нее Роджер. — Ну, как я могу завтра съехать? До следующего уик-энда у меня не будет времени ни подыскать что-то другое, ни вывезти вещи.

— Это справедливо, — тоном судьи изрек мистер Кледвин Джонс, поворачиваясь к миссис Пайлон-Джонс и кивая, отчего величественно качнулся вихор у него надо лбом.

— Ну, тогда в воскресенье, — сказала миссис Пайлон-Джонс, быстро-быстро сплетая и расплетая пальчики. — Я не могу держать его ни на один день дольше воскресенья. Я слишком нервная. У меня был шок, правда, шок.

— Мы дали показания полисмену, — сказал мистер Кледвин Джонс. — Он и с вас хочет снять показания. Он совсем недавно ушел. И велел вам зайти в полицейский участок в Карвенае завтра утром, и не позже.

— С удовольствием. Хотя сказать мне ему нечего.

— Вы в этом уверены? — спросил мистер Кледвин Джоне, бросив на Роджера взгляд, исполненный величайшей подозрительности.

— Безусловно. Ну, откуда мне знать, какому хулигану могло прийти в голову…

— Вот орудие, с помощью которого это было совершено, — внезапно объявил мистер Кледвин Джонс. Он вынул из-за спины руку и протянул бильярдный шар.

— Ну и что? Что такого особенного в бильярдном шаре? На нем, что, выгравировано чье-то имя и номер страховки?