Кое-как одевшись, Роджер вышел в гостиную к миссис Пайлон-Джонс. Она включила все источники света и стояла посреди комнаты. Почему-то взгляд его упал на ее руки — она нервно сплетала и расплетала пальцы, и при ярком свете он впервые увидел, какие у нее вспухшие, изуродованные артритом суставы.
— Мистер Фэрнивалл, — сказала она, — ваша гостья уехала?
— Да, — сказал он. — Должно быть, с полчаса назад. А что?
— Потому что я слышу: кто-то там есть снаружи, — сказала она.
Ее страх, который она уже и не пыталась скрыть, придал этой простой фразе особую весомость и какой-то жуткий смысл.
— Кто-то есть снаружи? — резко переспросил Роджер. — Ну а почему, собственно, кто-то не может быть снаружи?
— Да ведь это не то, что кто-то идет по дороге, — сказала она почти шепотом. — Кто-то там стоит.
Страх ее сверкнул, — точно неяркая молния пробежала между ними — и на какое-то мгновение передался Роджеру: это не был страх перед чем-то конкретным, это была боязнь ночи, темной горы, воя ветра.
— Я выйду посмотрю, — сказал он и быстро, не давая себе времени опомниться, направился к зеленой двери и распахнул ее, решительно, громко стукнув задвижкой.
Снаружи было очень темно, и с гор по склону сползал дождь. Глаза Роджера не в состоянии были пронзить гладкую стену темноты, но ухо его уловило шарканье подошвы. Это не был звук шагов — скорее такой звук, как если бы кто-то осторожно спускался по каменной стене.
— Есть кто там? — крикнул Роджер. Голос его был тотчас поглощен накрывшим окрестность дождем. — Кто тут бродит?
Он подождал ответа, хотя его явно не было смысла ждать, затем вернулся в дом. Миссис Пайлон-Джонс, слишком взвинченная, чтобы оставаться в одиночестве, вышла следом за ним в коридор и стояла позади, пока он кричал в темноту. И теперь, повернувшись, он очутился лицом к лицу с ней.
— Ну вот, — начал он, — вроде бы никого…
— А ноги-то ноги! — пронзительно взвизгнула вдруг она.
Он посмотрел вниз. Сначала он ничего не обнаружил: на ногах у него были, как обычно, шлепанцы; потом он вдруг увидел свой след — ярко-малиновый. Он поднял одну ногу, потом другую. Подошвы его шлепанцев были выпачканы густой ярко-малиновой жидкостью.
Миссис Пайлон-Джонс прислонилась к стене.
— Что это? — прошептала она; глаза ее стали круглыми от страха.
— Ну, во всяком случае, не кровь, — резко произнес Роджер. — Кровь не бывает такого цвета. Эта штука пахнет, как… — Он снял шлепанец и понюхал подошву. — Так я и думал. Краска.
— Краска? — повторила она, и вместо страха в голосе ее прозвучало возмущение. — Но у меня нигде нет жидкой краски…
— Не было, — сказал Роджер. — А сейчас, по-моему, есть.
Он вернулся к двери и снова распахнул ее. На этот раз, поскольку он не вглядывался в темноту, а смотрел только на дверь, он увидел всю мерзость. Кто-то выплеснул на дверь большую банку малиновой краски, и она стекла вниз, образовав на белой ступеньке липкую лужу.
Он отступил, чтобы миссис Пайлон-Джонс могла полюбоваться сама.
— Вот это вы и слышали, — сказал он. — Кто-то явился сюда и выплеснул банку краски на дверь — возможно, даже не один человек, а несколько.
Тут он вспомнил, что слышал шарканье, и в голове его промелькнула догадка. Он быстро вышел во двор и замер, напрягая слух. Откуда-то далеко снизу, с прибрежного шоссе, до него донеслось приглушенное урчанье мотоцикла. Он это отчетливо слышал — даже дождь не мог заглушить стрекота.
— Эти типы, кто бы там они ни были, приезжали на мотоцикле, — сказал он, вернувшись в дом. — Они, видно, оставляли его под горой, пока орудовали тут. Мне показалось, что я слышал, как кто-то шаркнул ногой по земле — такой звук бывает обычно, когда заводят мотоцикл.
Миссис Джонс быстро-быстро сплетала и расплетала пальцы. Волнение глядело из ее глаз и читалось в каждой линии ее тела, в морщинах лица.
— Представить себе не могу, кто бы мог это сделать. Я всегда держалась в стороне и со всеми ладила, не правда ли? Никаких врагов у меня нет. Ни одна живая душа не желает мне зла — я, во всяком случае, таких не знаю. Значит, все дело в вас.
— Что значит — все дело во мне? У меня тоже нет врагов.
— Вот этого-то вы и не знаете. Вы у нас пришлый. А люди ведь всякие бывают. Мне никто ничего плохого не сделает. Я живу здесь уже тридцать лет со всеми в мире, не так ли?
— Но послушайте, миссис Джонс. Давайте выпьем чаю и…
— Никому бы в голову не пришло швырять краской в мою дверь и портить ее. Да и кто теперь платить за это будет?
Роджер взял старушку под руку и повел, а вернее, потащил ее дрожащее сухонькое тельце в гостиную.
— Я сейчас разожгу огонь, — сказал он, нагибаясь над ведерком с углем, — а потом выпьем чаю, я мигом приготовлю его в моей славной маленькой кухоньке, и все снова станет на свои места. Это, конечно, пренеприятная история, но она ровным счетом ничего не означает. — Он подбросил два куска угля в очаг и осторожно разбил их, чтобы быстрее разгорелось пламя.
Миссис Пайлон-Джонс села там, где сидела Дженни, и уставилась на огонь — совсем как Дженни — и снова принялась говорить о своих страхах.
— Просто понять не могу, кто бы мог это сделать, ведь я никому даже слова худого не сказала.
Роджер предоставил ей ворчать. Он больше не пытался взывать к ее здравому смыслу, пока не налил две чашки и одну из них, полную крепкого ароматного чая, не вручил ее худеньким узловатым ручкам.
— Ну вот, миссис Джонс, выпейте и выслушайте меня. Нас с вами затронул лишь крошечный всплеск той бури, которая бушует во всем мире. Преступления, хулиганство — все это явления, в которых находит себе выход нерастраченная энергия молодежи. Я нисколько не сомневаюсь, что, если бы нам удалось захватить этих ребят, — а я уверен, что это молодые ребята, — мы бы обнаружили, что это типичные смутьяны, из тех, что ходят в высоких сапогах и в кожаных куртках, скорее всего прыщеватые, с низкими лбами. Из тех, что орудуют в глухих переулках и уже помечены клеймом неудавшейся жизни. Нетрудно понять, какое в них накапливается ожесточение, и выход они видят один — выместить свою досаду на ком-то еще. Ну, на своих дружках выместить ее они не могут, а конкурирующая банда — дай только повод — мигом нанесет ответный удар, поэтому они ищут беззащитных людей на стороне. Людей, которые не имеют к ним никакого отношения. Таких, к примеру, как я.
— Все равно я не понимаю, зачем им понадобилось швырять краской в мою…
— Естественно, что не понимаете. Вам это кажется бессмысленным и чудовищным. Я отношусь к этому так же. И в то же время я рад, что они не надумали учинить более жестокую расправу. То, что они измазали дверь, будет стоить мне известной суммы, однако в больницу я все же не попал. Я так и вижу, как им приходит в голову счастливая мысль и как они ликуют в предвкушении забавы. «Пошли, ребята, заберемся на склад, стянем банку краски побольше и как-нибудь ночью выплеснем ее ему на дверь; пусть поломает голову, кто это сделал».
Она смотрела на него, прищурясь, поверх края чашки.
— Значит, вы знаете, кто это был?
— Нет, конечно, не знаю.
— Но вы же знаете про них все.
— Я просто догадываюсь. Додумываю с помощью воображения, как все произошло.
— Значит, вы это навоображали, — горестно заметила миссис Пайлон-Джонс. — А я-то думала, что вы знаете. И про то, кто они, и что на них было надето, и чем они занимаются, и как они на склад за краской пошли, я-то думала, что вы по меньшей мере знаете, где они работают.
— Видите ли, миссис Джонс, я настолько ничего не знаю, что эту краску могли швырнуть даже эльфы.
— Нет у нас тут таких. Никаких цветных нет ближе Бангора.
— Понимаете, я, так же как и вы, не имею представления, кто швырнул краску, но обычно такие глупые вредные штуки выкидывают люди того сорта, что я описал.
В самом деле! — произнес тоненький голосок внутри него. — Как утешительно!
— За сегодняшний вечер, — продолжал Роджер, — между Стокгольмом и Сан-Франциско было, наверно, несколько тысяч происшествий подобного рода. Наш случай — один из множества. Как я уже сказал, крошечный всплеск бури.
