И он пошел прочь. Роджер почему-то представил себе, как он садится за стол и нацеливается на половинку грейпфрута с воткнутой в середину вишенкой. Есть он будет быстро, потому что отстал от других, а пропустить какое-либо блюдо было бы для него слишком большой потерей.

Дженни мрачно смотрела в свою рюмку.

— Ну почему меня окружают такие люди?

— М-м, — произнес Роджер, — Джеральду он, наверное, нравится.

— Не думаю. Он просто его терпит. Весь этот прелестный разговор насчет деликатной миссии! Только ему и говорить о деликатности. А в общем, Джеральд сам виноват, что все получилось так ужасно.

Роджер молча вопросительно взглянул на нее.

— В какой-то мере, наверное, виновата и я. Джеральду хотелось устроить праздник. Он всегда отмечает свой день рождения: собирает всех этих бездельников и прихлебателей к нам в дом, они напиваются, торчат до трех часов утра — просто невыносимо. С каждым годом это становилось все хуже и хуже, и наконец в этом году я сказала, что хватит — пусть устраивает, если хочет, праздник в отеле. Джеральд был в ярости, но я настояла на своем, и тогда он попытался снять здесь помещение — банкетный зал или что-нибудь еще, — но ему это не удалось, потому что банкетный зал не то ремонтируют, не то перестраивают. И дело кончилось тем, что весь его праздник свелся к нескольким коктейлям в обычном баре, а потом к ужину на восемь персон в обычном ресторанном зале. Это его никак не устраивает, и, в общем-то, я его понимаю и чувствую себя теперь просто ужасно.

Дженни стремительно выпалила эту тираду с чисто ланкаширской интонацией, но совсем не ланкаширским, а уже благоприобретенным произношением. Роджер отметил это про себя, как и то, что голос у нее был мягкий и удивительно бархатистый. Она казалась ему сейчас еще более привлекательной: досада придавала ее лицу выразительность, преображая его не меньше, чем преобразила бы радость.

— Ну, если все друзья вашего мужа вроде Фишера, — сказал он, лишь бы что-то сказать, — полный дом таких гостей, наверное, не в состоянии вынести даже жена, — Да что это с ним такое, черт возьми? Он сам стал говорить, точно Фишер. — А собственных друзей разве у вас нет, чтобы перемешать с ними — для закваски? — спросил он.

— Мои друзья, — медленно сказала она, — не желают иметь ничего общего с этим сбродом. Я уже пыталась, но получается сущий ад. В прошлом году на дне рождения Джеральда чуть не убили Дональда Фишера. Он два с половиной часа усиленно пытался покровительствовать чудесному валлийскому поэту по имени Мэдог. Этот Мэдог на пятьдесят голов выше него, но Дональд Фишер слишком глуп, чтобы это понять, он смотрит на Мэдога, как на чудака, потому что тот пишет по-валлийски и не читает «Нью стейтсмен».

— Я знаю Мэдога, — сказал Роджер. — Я рад, что он ваш друг.

Она ничего не сказала, но вся обратилась в слух.

— Ну, а если продолжить мысль, то я тоже хотел бы быть вашим другом.

— Так и будьте им на здоровье, — сказала она. — Это ничего не стоит. — Она произнесла это неожиданно небрежным тоном, но, быть может, маскируя волнение? Быть может, глубоко в душе она понимала, что этот мужчина предлагает ей себя?

Мозг Роджера усиленно заработал, обдумывая, какой шаг делать дальше. Но ничего путного придумать не мог. Молчание затягивалось, и, пока оно длилось, Дженни допила херес и поставила рюмку на соседний столик.

— Теперь я должна идти. Я не могу больше сражаться с Джеральдом в день его рождения — тем более, что я и так уже испортила ему настроение.

— Он обрадуется, когда увидит вас.

— Да, — сказала она, — сначала обрадуется тому, что собачонка послушалась. И тут же забудет, что я существую.

Она повернулась и направилась к двери. Роджер смотрел ей вслед. Он не обиделся на то, что она даже не простилась с ним и ушла, оборвав на полуслове их беседу. Он понимал, что она оставляла за собой возможность со временем вот так же неожиданно возобновить прерванный разговор.

Он повернулся было к стойке, но нетвердость в ногах и брожение внутри предупредили его, что на выпивке надо поставить точку. Что же в таком случае делать? Приняться за еду? Нутро его отклонило и эту идею. Он ощущал лишь одну жажду — жажду деятельности. Так почему бы не удовлетворить ее? Он взглянул на часы. Гэрет наверняка уже прикатил на своем автобусе вниз. Было около девяти — гости Джеральда Туайфорда ужинали по-светски поздно. Роджер вспомнил о Дженни; он представил себе, как она покорно садится среди всех этих людей с непроницаемыми лицами, где лишь изредка попадается фальшиво открытое или подчеркнуто озабоченное, как у Дональда Фишера, лицо. Роджер очень надеялся, что у нее все сойдет благополучно. Впрочем, хватит думать о ней, не мешало бы заняться и собственными проблемами. Он должен найти себе цель в жизни, которая придала бы смысл его пребыванию в этом краю, нельзя же просто корпеть над валлийскими глаголами и предаваться пустым мечтам об Упсале. Гэрет! Настало время двинуться на него в атаку, сломать его заслоны. Если он займет любое, самое скромное, место рядом с Гэретом, это будет значить, что он активно включился в войну против Дика Шарпа, против автобусной компании «Дженерал», против гигантского спрута с липкими щупальцами. Помогая Гэрету, он наглядно покажет, сколь противны ему туайфорды и фишеры. А кроме того, — эта хитрая мыслишка тоже присутствовала — он за каких-нибудь два месяца сумеет овладеть разговорным валлийским языком.

Макинтош его висел на крючке возле мужского гардероба. Надевая его, он вспомнил о таинственной особе с персиковой кожей за стойкой портье и об ее многозначительном взгляде из-под темной бахромы волос. Он посмотрел в ту сторону, когда развязной походкой шел через холл, ощущая удивительную легкость от алкоголя. «Я тут, детка. В том самом плаще, который она для меня оставила. И мне плевать, что она там наговорила, на самом деле все было куда пикантнее. Поднимись и загляни как-нибудь ко мне в номер. Но не сейчас, сейчас я спешу по делу».

Ночь была тихая и темная, хотя мир по-прежнему окутывала влажная пелена и блестящие пятна света, ложившиеся на тротуар от фонарей, то и дело меняли очертания. Где сейчас может быть Гэрет? В этой грязной пивнушке на другой стороне площади, куда он отправился накануне вечером, как только поставил автобус? Во всяком случае, сначала надо попытать счастья там. И Роджер решительно зашагал по улице, наслаждаясь запахом моря и звуками голосов, доносившихся до него из ярко освещенных дверей магазинов. Здесь бурлила жизнь; она не была замкнута в стенах домов, а выплескивалась на улицу даже в такую погоду. Каменные громады еще не смотрели здесь, как в маленьких английских городках, на поселения мертвецов, где дома похожи на могильные холмы, увенчанные телевизионными антеннами. Роджер завернул за угол, и валлийская речь захлестнула его. Неужели эти люди не знают, что их язык официально считается анахронизмом? Кто вообще дал им право продолжать жить на земле?

Когда Роджер в приливе пьяной отваги перешагнул порог пивной, Гэрет сидел на том же месте, что и накануне, — по-видимому, он всегда тут сидел. «Опять перебрал», — с укором подумал о себе Роджер. Неужели он спивается? Что же, без помощи алкоголя он уже и вызова никому не сможет бросить, не сможет ринуться в новую авантюру? «Ладно, ладно, — попытался он успокоить свою совесть. — Если сейчас все сойдет хорошо, я это брошу».

Он храбро сел рядом с Гэретом, тот повернул к нему свой крючковатый нос и посмотрел на него из глубины запавших глаз.

— Можно с вами поговорить?

— Валяйте.

— Выпьем для начала?

Гэрет покачал головой.

— Мне в десять надо ехать наверх, а я свое уже принял. А то ведь могут проверить: взять пробу на опьянение, об этом нельзя забывать.

— Так вот я хочу вас кое о чем спросить, — сказал Роджер. — Вопрос у меня такой: не нужен ли вам помощник?

— Помощник? — словно эхо, повторил Гэрет, как если бы никогда прежде не слышал этого слова.

— Бесплатно, — поспешил добавить Роджер.