— О чем ты думаешь? — спросила она, мягко кладя ему руку на плечо.

— Ты закатишь мне пощечину, если я тебе признаюсь.

Она улыбнулась.

— А какие у вас планы на вечер, после окончания празднества, мистер Фэрнивалл?

Он ответил без обиняков:

— Я останусь здесь. Часовню я запер. Моя villeg-giatura[62] в Лланкрвисе окончена. Я пытался снять номер в отеле, но Райаннон сказала мне, что здесь нет даже свободной ванны, где бы можно было переспать. Отель трещит по всем швам. Так что я плюхнусь в кресло в вестибюле или еще где-нибудь. Если, конечно…

— Если?

— Если одна добрая госпожа не разрешит мне прикорнуть на коврике в ее апартаментах.

— Попробуйте повторить эту просьбу снова, когда придет время, — сказала Дженни. — Быть может, я придумаю что-нибудь получше коврика.

И когда время пришло, Роджер повторил свою просьбу. А еще позже, когда они засыпали в объятиях друг друга, он прошептал ей на ухо:

— А как же ребятишки?

— Что, «как ребятишки?» — пробурчала она в подушку.

— Утром они ворвутся сюда и увидят нас.

— Ну и что? — сказала она, сладко зевнула и теснее прижалась к нему. — Им придется к этому привыкать. С этого дня они будут видеть нас вместе каждое утро.

На другое утро после завтрака Роджер с двумя чемоданами в руках вышел из лифта в отеле «Палас». Они покидали отель. Дженни еще подбирала кое-какие детские вещички, а Роджер спустился с чемоданами вниз, чтобы установить их на крыше голубой малолитражки.

Он вышел через боковую дверь отеля во двор, где под рифленой крышей навеса стояла малолитражка. В эту минуту ему припомнился первый вечер, проведенный им здесь. Он стоял тогда одинокий, безутешный, глядел на исхлестанный дождем двор и думал: хватит ли у него сил выдержать это одиночество и скуку. И сейчас ему казалось, что он снова слышит тарахтение мотороллера Беверли, подъехавшего к отелю под завесой косого дождя. Будь благословенна эта девчонка! В конце концов, если бы не она, он мог бы никогда не встретиться с Гэретом.

Надежно прикрутив чемоданы к сетке, он вернулся в отель — к Дженни и ребятишкам. В эту самую минуту невысокая рыжеволосая молодая женщина, которую он заметил накануне вечером во время пирушки, торопливо вышла из отеля и открыла дверцу «порша», стоявшего рядом с малолитражкой. Она бросила на сиденье чемодан, обошла машину с другой стороны, отперла переднюю дверцу и села за баранку. Элегантный автомобиль приковал к себе внимание Роджера; он смотрел, как эта молодая особа вывела машину на середину двора, ловко развернула ее на маленьком пространстве и выехала за ворота. Автомобиль был новый, сверкающий. В выхлопной трубе раза два чихнуло, когда рыжеволосая переключала передачу, а затем «порш» затерялся среди других машин.

Рыжеволосую звали фрейлейн Инге. Если Роджер не узнал ее, в этом не было ничего удивительного, так как он всегда представлял себе фрейлейн Инге высокой, гибкой блондинкой с тонкими губами и капризным выражением лица. Подлинная фрейлейн Инге из всех этих отличительных признаков обладала только последним. И даже он стал меньше бросаться в глаза, когда «порш», покинув пределы города, начал взбираться вверх по горной дороге, ведущей к Лланкрвису.

Фрейлейн Инге была в хорошем расположении духа. Дела ее за последнее время стали налаживаться. В Марокко она поссорилась с мистером Робертсоном и, решив про себя, что придется его покинуть, постаралась загладить ссору, дабы не вызвать раньше времени ненужных подозрений. Этой зимой в прокаленной солнцем Северной Африке она встретила человека, куда лучше отвечавшего ее запросам. Ее новый избранник обладал небольшим, но вполне пристойным доходом и пописывал небольшие, но вполне пристойные критические заметки об искусстве в небольших, но вполне пристойных газетках. Он по той или иной причине дал высокую оценку живописному дару фрейлейн Инге, и знакомство их стало развиваться быстро и весьма успешно. Человек этот жил в Лондоне, точнее, на Баронс-Корт, где у него была небольшая, но вполне пристойная квартирка. В этой квартирке фрейлейн Инге собиралась соединиться с ним по его настоятельному приглашению. Приглашение это не обусловливало срока будущего союза, и фрейлейн Инге чувствовала, что она ничего не будет иметь против, если окажется, что союз этот — до гробовой доски. Во всяком случае, как здравомыслящая европеянка, она была готова, если потребуется, сжечь за собой мосты.

Фрейлейн Инге была лихим автомобилистом, и ее «порш» резво срезал углы, когда она на изрядной скорости закладывала крутые виражи там, где автобус Гэрета полз обычно на первой передаче. Алчная акулья морда автомобиля глотала километры; фрейлейн Инге, положив локоть на опущенное стекло окна, мурлыкала песенку. «Порш» был подарком мистера Робертсона. Когда она возвратилась в Англию, этот подарок уже поджидал ее, и если фрейлейн Инге постаралась держать мистера Робертсона в неведении относительно своих намерений, это объяснялось вполне естественным желанием не расстраивать его ничем, пока «порш» не будет ей вручен. А как прощальный подарок это выглядело очень мило. В общем, весеннее солнце ярко озаряло своими лучами фрейлейн Инге. Зима прошла весьма успешно, наступал новый сезон. Два-три дня, ну, от силы — неделю фрейлейн Инге намеревалась пожить в часовне; нужно было привести в порядок вещи, запаковать холсты, в коротенькой записке дать отставку мистеру Робертсону, а затем — привет ослепительному миру европейских космополитов на улице Баронс-Корт!

Когда автомобиль фрейлейн Инге подъезжал к перекрестку в центре Лланкрвиса, Роджер выходил из номера отеля, который Мэдог снял для Дженни. Мэри и Робин суетились возле, каждый с пестрым бумажным пакетом с игрушками в руках. Дженни с огромной охапкой каких-то коробок замыкала шествие.

— Мы поедем на длинном-предлинном поезде? — спрашивал Робин.

— Конечно, глупенький, — сказала Мэри. — Коротенькие поезда не ходят в Лондон.

— А когда же мы будем обедать? — сказал Робин. Его нижняя губа начала плаксиво выпячиваться вперед. — Я умру с голода. Мы же будем ехать в поезде целый день. Сами вы говорили.

— A y меня на этот счет хорошие новости, — сказал Роджер. — В этих длинных поездах есть специальный вагон, где можно пообедать. Там стоят столы, накрытые скатертями, и повсюду разложены ножи, вилки, поставлены стаканы и приходят добрые официантки и спрашивают, чего бы ты хотел поесть.

Робин задумался.

— А это холодное или горячее? То что у них там едят?

— И то и другое, но больше горячее.

— А где же они все это греют? На паровозе?

— Нет, — сказал Роджер. Он нажал кнопку, вызывая лифт. — У них есть плита. У них там, в этом вагоне, есть даже настоящая кухня. Я покажу тебе. Пока поезд идет, они готовят кушанья, а когда все готово, звонят в колокольчик, и ты можешь прийти и поесть. Ты сам все увидишь. Это очень интересно.

— А пирог у них есть? — спросил Робин.

— Есть.

— А сыр? А пирожки с рыбой? А картошка? А…

Робин и Мэри принялись наперебой перечислять всякую вкусную снедь, какая им только приходила на ум; их тоненькие голоса выводили это, словно песенку. А Роджер кивал в ответ и приговаривал:

— Да, да…

Дженни со своей охапкой подошла и остановилась возле.

— Ты считаешь, что у тебя это может получиться?

— У меня это очень даже может получиться. И я хочу увеличить нашу упряжку. По меньшей мере на шестерых.

— После сегодняшней ночи, — сказала она, прижимаясь к нему, — боюсь, как бы ты не получил всех шестерых сразу.

— А вишни будут? А шкварки будут? А рыбные палочки? А пончики? (Да, да.) А рождественский пудинг? (Да, на рождество). А будет… — И так без конца.

Подошел лифт. Роджер внезапно почувствовал, как что-то сжалось у него внутри. Он знал: лишь только дверь лифта откроется, и они все войдут туда, для каждого из них начнется совсем другая жизнь.