Запах гнили усиливался по мере их продвижения вперед. Вероятно, липкие стены покрывал лишайник, и что-то столь же скользкое и липкое покрывало ступени. Дважды Йен чуть было не оступился.

Наконец лестница стала шире. Мальчик с чувством облегчения вышел из полного мрака в сводчатую пещеру, остановился и огляделся.

Утреннее солнце освещало красно-коричневые росписи на стенах и потолке. Если художнику и не хватало таланта, он старался компенсировать его упорством и прилежанием. И каждый следующий женский портрет удавался ему лучше предыдущего. Последний портрет изображал красавицу в бледно-желтом платье с широкими длинными рукавами и с венком из незабудок в волосах. Ее пленительная улыбка и нежный свет зеленых глаз были переданы художником столь убедительно, что Йену показалось, будто он чувствует ее дыхание.

– Как ты думаешь, кто она? – прошептал стоявший рядом Фергус.

Йен только покачал головой.

– Это возлюбленная Иониса, – сказал Джеймс, подходя к ним.

Йен вопросительно посмотрел на него:

– Иониса? Святого?

Он снова обвел взглядом пещеру. Ему приходилось слышать рассказы об Ионисе от деда, но он считал их легендами рода Макреев. А теперь оказалось, что в основе этих легенд были исторические личности.

Йен медленно следовал за мальчиками, обозревая пещеру. Под его сапогами скрипела галька. Впереди была бухточка, которой ему не приходилось видеть прежде. Глубокие синие воды с трех сторон окружали скалы. Там, где должно было находиться озеро Лох-Юлисс, громоздились массивные скалы, поднимавшиеся со дна озера и похожие на почерневшие зубы гигантского чудовища.

Запрокинув голову, Йен смотрел вверх, ожидая, что увидит отсюда замок. Вместо этого его взору предстала только крутая стена нависавшего над берегом утеса. Его внимание приковала последняя из гряды скал. Между ними оказался проход, достаточно широкий, чтобы корабль мог войти в бухту и укрыться в ней.

Внезапно Йен осознал, что тайну составляла вовсе не лестница, а именно эта уединенная и скрытая от взоров бухта, единственное уязвимое место в неприступной твердыне Гилмура.

– Пора возвращаться, – сказал он, почувствовав, как кровь пульсирует в висках.

Йен проскользнул мимо Фергуса и снова оказался в пещере. Он больше всего сейчас хотел выбраться отсюда, закрыть вход на лестницу, замуровать его и притворяться, что он ничего не знает о потайном месте.

– Куда ты? – окликнул его Фергус.

Йен круто обернулся, хмуро глядя на друга.

– Лэрд будет недоволен, – сказал он. – И то, что я его внук, не умилостивит его, если он узнает, что я побывал здесь.

Напротив, его родственные отношения с лэрдом могли только усугубить наказание. Он бросился вверх по лестнице и одолел подъем вдвое быстрее, чем спуск. Йен вынырнул из входа в пещеру, чувствуя, что судьба приготовила ему удар, потому что первое, что он увидел, были ноги в сапогах. Потом его взгляд скользнул выше. Среди членов их клана всегда была женщина, способная угадывать прошлое и предвидеть будущее, в особенности гнет грядущих испытаний. И в этот момент Йен Макрей, урожденный Алек Джон Лэндерс, почувствовал, что и он способен предсказывать будущее.

Он испуганно мигал, глядя в синие глаза деда, сейчас казавшиеся ледяными.

– Пойдем со мной, Йен, – приказал лэрд, и его голос отозвался эхом в сводчатой комнате. – Мне очень жаль, но сегодня тебе предстоит стать мужчиной.

– Да, сэр, – отозвался мальчик, принуждая себя не отводить глаз от лица деда и мужественно принять заслуженное наказание.

Йен надеялся, что отвага не покинет его. Но дедушка не остановился в зале клана и не повел его в свои покои. Вместо этого они прошли под аркой и оказались во дворе замка Гилмур.

Его бабушка рыдала, закрывая лицо передником.

– Мойра, Мойра! – стонала она, раскачиваясь взад и вперед.

Йена неожиданно охватил леденящий ужас.

Тут же он увидел лошадь матери, привязанную к краю телеги. Бока лошади были в пене, глаза почти выкатились из орбит. Она рвалась из рук грума, пытавшегося ее успокоить. Телегу окружало несколько мужчин. Никого из них мальчик не узнавал.

Однако не эти чужие люди привлекли внимание Йена, а рыдающая бабушка. Он двинулся к ней, движимый необъяснимым смутным предчувствием, что с детской невинностью покончено навсегда и ему никогда больше не испытать радости и счастья в Гилмуре.

Он подошел ближе к телеге, двигаясь как во сне и думая, что видит кошмар наяву. Пока он исследовал бухту вместе с Фергусом и Джеймсом, Драммонды убили его мать, его прекрасную, вечно смеющуюся мать.

Он чуть не плакал. Его тошнило. Ему хотелось укрыться в объятиях бабушки.

– Женщины подготовят ее к погребению. – На его плечо легла чья-то рука. Он поднял глаза и увидел лицо деда, с жалостью смотревшего на него сверху вниз. Йен покачал головой – он хотел остаться рядом с ней.

Мужчины отнесли его мать в ее комнату. За ними следовали плачущие женщины. Позади шел Йен, молчаливый и решительный. Когда обмывали ее тело, Йен отвернулся, но он не желал уходить, не хотел покидать ее. Он не мог ни с кем разговаривать.

– Они ее изнасиловали и замучили насмерть, – прошептала одна из женщин, охваченная ужасом, а бабушка безутешно плакала.

Йен закрыл глаза, руки его, повисшие вдоль тела, были сжаты в кулаки. Он с трудом сдерживал ярость и печаль.

Всю ночь он просидел возле убранной для погребения матери, тщетно ожидая, что ее веки приподнимутся, глаза откроются, и она встанет и рассмеется весело, как всегда. «Это только шутка, – скажет она, – только шутка, мой драгоценный». И в ее глазах он увидит обычную усмешку.

Он долго и пристально смотрел на нее, до рези в глазах, и старался пореже мигать, чтобы не упустить минуты, когда она впервые вздохнет. Но ее веки оставались сомкнутыми, а лицо – неподвижным и белым в свете толстых восковых свечей в головах и в ногах покойницы.

Его бабушка бодрствовала вместе с ним, сидя на стуле неподалеку от него. Но они не сказали ни слова во время их ночного бдения, желая сохранить покой и оградить тело и душу усопшей.

На рассвете пришел дед с какими-то людьми и дал знак окончить церемонию прощания и начать погребение. Его мать будет покоиться среди холмов Гилмура.

И Йен знал, что никогда больше не увидит ее.

Джеймс и Фергус в килтах встали рядом с ним, но внезапно Йену захотелось, чтобы они ушли. Он чувствовал, что не сможет удержаться от слез, а ему очень не хотелось, чтобы друзья видели его в минуту слабости.

Из толпы выступила Лейтис. На этот раз ее непокорные волосы поддались гребню и ленте. В ее глазах стояли слезы, щеки пылали, губы покраснели и распухли. Он смотрел на нее, и ему показалось, что прошло не менее тысячи лет с тех пор, как он дерзнул поцеловать ее.

Лейтис подошла к нему, привстала на цыпочки и поцеловала его в щеку. Всего несколько часов назад он был бы счастлив, но теперь не почувствовал ничего.

Она что-то сунула ему в ладонь.

Это был длинный клок черной овечьей шерсти, обвитый кольцом вокруг чертополоха.

– На память, – сказала она тихо. – Чтобы ты не забыл этот день.

Он смотрел на нее, изучая ее лицо, будто никогда прежде не видел.

Как она могла подумать, что он забудет этот день? Он нарочно уронил ее подарок и растоптал сапогом.

– На все Господня воля. – Бабушка обняла Йена за плечи. Он поднял глаза на деда. Его глаза были красными, но сухими.

– Мы скотты, мой мальчик. Никто не виноват в том, что суждено судьбой.

Он почувствовал, что не хочет быть скоттом, он испытывал неприязнь к своему клану. Он Алек Джон Лэндерс, а не Йен Макрей, и теперь он отчаянно старался не заплакать.

– Я не скотт, – сказал он упрямо. – И никогда им не стану. Я англичанин и ненавижу вас всех.