В свой одиннадцатый день рождения Йен поцеловал Лейтис Макрей. Она дала сдачи. Наградила его пощечиной. Да еще какой! Ему было больно. Мальчик потирал щеку, украдкой оглядываясь, не видел ли кто его позора. Но двор замка Гилмур был, слава Богу, пуст. На мощенном белым камнем дворе ни один грум не чистил лошадь своего господина, ни одна повозка, ежедневно пересекающая мост через лощину, не дожидалась разгрузки. Не было ни кухарки, ни горничной, ни кузнеца, терпеливо дожидающихся появления своего лэрда. Массивная, окованная железом дубовая дверь была плотно закрыта – не оставалось ни щелочки, позволившей бы выглянуть смеющейся любопытной рожице.

Йен вздохнул с облегчением и благоразумно отступил на шаг от Лейтис.

– Никогда больше этого не делай! – Она яростно сверкнула глазами и вытерла ладонью губы.

– Это всего лишь поцелуй. – Йен сознавал, что зря действовал так импульсивно. Но он мечтал поцеловать Лейтис уже давно.

Она не была похожа ни на одну из его знакомых девочек. Правда, следует заметить, что их было немного, потому что большую часть года Йен жил в Англии, в Брэндидж-Холле, но на лето, как обычно, приехал в Шотландию.

Каждый год они с матерью приезжали в горы. И целых два месяца никто не говорил ему: «Оправь курточку» – или: «Застегни жилет». Его воспитатель оставался в Англии, и Йена не донимали нотациями и не называли грубияном. Его мать только посмеивалась, глядя, как ее сын носится по владениям ее отца, этой твердыне шотландского духа.

Даже имя здесь у него было иное, которое он получил в шестилетнем возрасте в свой первый же приезд в Шотландию.

– Йен означает по-гэльски Джон[1], а ведь твое второе имя Джон. Верно? – спросил его дедушка.

– Алек Джон Лэндерс, сэр, – ответил мальчик, кивая.

– Настоящее английское имя, – хмурясь, заметил дедушка. У него были темно-каштановые густые, кустистые брови, а его лицо было изрезано морщинами, как утесы Гилмура ущельями. – Здесь тебя будут звать Йеном Макреем. Не желаю слышать фамилии Лэндерс.

Вот так это и произошло. В Шотландии никто не знал его английского имени, и это было свидетельством власти его шотландского дедушки, чьи заветы здесь свято чтили. Уж если Нийл Макрей отдавал приказ, его исполняли.

Иногда Йен удивлялся и недоумевал, в чем причина вражды между лэрдом и его отцом. Его родители познакомились во Франции, когда мать навещала там родственников, а отец путешествовал по Европе. Мойра Макрей попросила графа, за которого собиралась замуж, чтобы их дети узнали о своем шотландском происхождении не понаслышке, а из первых уст. Йен был их единственным ребенком, но отец позволял ему бывать в Шотландии. Каждое лето он с матерью приезжал в Гилмур, и каждый раз при виде Бен-Хэглиша, маячившего вдалеке, он ощущал себя переродившимся. Когда карета останавливалась у дверей старого замка, его куртка была полурасстегнута, а сердце отчаянно билось от нетерпения поскорее увидеть своих друзей – Фергуса и Джеймса. Однако в последние два года он так же нетерпеливо ожидал встречи с Лейтис.

Она умела рыбачить не хуже любого мальчишки и лучше всех знала леса, окружавшие Гилмур. Ее ничуть не пугали комары, а бегала она быстрее всех сверстников.

– Это всего лишь поцелуй, – повторил он снова, гадая, простит ли она его когда-нибудь.

– Все равно тебе не следовало этого делать! – крикнула она. – Это отвратительно!

Рассерженная, она удалилась, громко топая, а он стоял, беспомощно глядя ей вслед.

– У нее горячий нрав, у нашей Лейтис, – раздался чей-то голос.

Йен почувствовал, как жаркая кровь приливает к его щекам, потом обернулся и увидел обоих – Фергуса и Джеймса. Они выглядели мрачными. Джеймс был двумя годами старше, но ниже ростом, чем Фергус, и все же братья были похожи. Их рыжие волосы были темнее, чем у Лейтис.

– Как ты мог ее поцеловать? – с удивлением спросил Фергус. – Ведь это же Лейтис!

– Вы сердитесь? – Йен был в этом почти уверен и встал в позицию, расставив ноги так, как учил его дед. Он много раз мерился силами с Фергусом, но силы их были примерно равны.

Фергус покачал головой:

– Да нет же. Вот Мэри – это я понимаю! Или даже Сара! Но Лейтис?

– Она никогда не позволит тебе забыть об этом! – мрачно и убежденно сказал Джеймс. – Злопамятства ей не занимать!

– И она непременно пожалуется лэрду, – с ухмылкой заметил Фергус.

Йен почувствовал, как у него подвело живот.

Лэрд Нийл Макрей мог сделать гораздо больше, чем заставить своего внука изменить имя. В его власти было казнить и миловать всех в своем клане, насчитывающем более трехсот человек. Его слово было законом, его приговор – окончательным. Но частенько в его глазах плясали смешинки, а на губах играла улыбка – это означало, что при всей своей власти он не считает себя такой уж важной персоной. Но он свирепо карал обидчиков жителей Гилмура.

Что будет, если Лейтис ему пожалуется?

– Не понимаю, зачем ты это сделал, – сказал Джеймс, глядя вслед удаляющейся сестре. – Она вовсе не такая уж хорошенькая.

Не веря своим ушам, Йен смотрел на братьев Лейтис.

Ее ярко-рыжие волосы сверкали на солнце и ниспадали на спину. Однажды он осмелился дотронуться до них, гадая, обожгут ли они его руку. Она отскочила в сторону и чуть не двинула его по голове, желая наказать за дерзость. Ее ослепительная кожа сверкала, как снег, и только на носу притаилась россыпь мелких веснушек. Ее светло-голубые глаза были широко распахнуты, как окна. Ему хотелось заглянуть в них, чтобы увидеть, что там, у нее в душе.

– Йен с придурью, Джейми, – сказал Фергус. – Потому и поцеловал Лейтис. Это оттого, что он наполовину англосакс? Как ты думаешь?

Йен почувствовал, что краска смущения заливает его щеки. Как всегда при упоминании о его происхождении.

– Я бы жил только здесь, если бы это было возможно, – сказал он, чувствуя, что совершает предательство по отношению к отцу, произнося такие слова.

– Но тогда я очень тосковала бы по тебе.

Нежный смех, сопровождавший эти слова, заставил его повернуть голову. Он увидел мать, одетую для верховой прогулки. На ней была темно-синяя амазонка с широкой юбкой, разделенной внизу на две свободные штанины. Ничего подобного в Англии она не носила. Но здесь, в горах, она предпочитала ездить, сидя по-мужски, и модное дамское седло, сделанное для нее по заказу его отца и считавшееся более пристойным для женщин, могло спокойно отдыхать до лучших времен.

Братья умолкли при приближении его матери. Она не просто графиня и дочь лэрда, подумал Йен, она до того хороша, что мужчины порой останавливаются и умолкают, желая поглазеть на нее.

Ее черные кудри ниспадали на плечи и спину и пахли лавандой. Глаза были такими же пронзительно-синими, как у ее отца. Люди всегда стремились к ней, будто чувствовали, что Мойра Макрей – особенное явление. Мать Йена обладала даром находить прелесть в самых обычных вещах: например, она восхищалась изяществом и тонкостью работы паука, сумевшего сплести кружево из паутины, или красотой ледяных узоров на окне.

Протянув руку, Мойра взъерошила сыну волосы. Он повел головой и освободился от ее руки, смущенный этим проявлением чувств на глазах у друзей. Она понимающе улыбнулась, и он ответил ей широкой улыбкой. Когда они оставались наедине, Йен ничуть не возражал против того, чтобы мать обнимала его за плечи или приглаживала его волосы, откидывая их со лба. Только на людях он считал своим долгом выглядеть более мужественным.

Йен все еще стоял рядом с матерью, когда привели ее коня, и она без видимых усилий вскочила на огромного гнедого.

– Ты не возьмешь с собой никого для охраны? – спросил он, вспоминая недавний приказ своего деда. В окрестностях снова рыскали Драммонды, и никому не дозволялось покидать Гилмур без сопровождения.