Гомункул, зачинающий себя

Из чуждого себе материала.

В наростах и в заржавленной крови,

Весь искурочась грубо и нескладно,

Не в силах дать и требовать либви,

Что он дает и требует так жадно?

О чем мычит — шутя и не шутя,

А словно мстя в неутолимом раже?

Неужто это ты, мое дитя —

Небывшее, не снившееся даже?

1997

Раннее утро

Просыпаюсь, и вдруг — влюблена,

А в кого — это после придет.

Пожелтела от солнца стена

Там, напротив, где бабка живет.

Голубь стал ворковать-ворковать,

Толковать ни о чем, ни о чем,

Будто целый мне век вековать

С юным сердцем и с первым лучом.

Не совсем будто вытоптан луг —

Может, сызнова выйдет трава...

Милый друг, говорю, милый друг,

Отзовись — я жива...

1971

Слеза в пустыне

Шел поезд детства: вонь, война...

Шел поезд бегства и т.п.

Но средь пустыни, из окна

Дизентерийного купе

Узрела я голубизну,

Сапфирно-пламенную гладь,

Которую теперь дерзну

Слезой Господнею назвать.

Был, как безмолвный синий крик,

Ее соленый цвет густой:

Индиго, кобальт, электрик,

На грозных молниях настой!

Средь малахита, бирюзы

Хранил тот напряженный цвет

Оттенок спички-стрекозы

Ребячьих упраздненных лет...

Навалом возле полотна

Лежала рыба - и была

Не серебриста, а бледна,

Контрастно, немощно бела.

И кто-то, кто верблюда вел

И эту рыбу собирал,

Цвет в полногласье перевел

И проорал: - Арал! Арал!

Слезы Своей не оботри,

Господь, о бедственной стране,

Лет двадцать битой изнутри

И три уж месяца - извне!

О нет, Рискнувший нас любить

Слезы не думал осушать,

Желал голубить, голубить,

В беде надёжить, утешать...

Но в годы мирные зачах

Слезы целительной сапфир,

Оставив бурый солончак

В пучках колючек-растопыр...

Ошеломляющий Арал!

Кто, кто тебя поиссушил,

Казенным штампом замарал,

Списал, похерил, заглушил?

Не я ли, что незнамо где

Была, не выбралась: дела!

И в смертный час твоей воде

Воды испить не подала?..

1988

Одуванчик

Бесшумный одуванчиковый взрыв -

И вьюга, всполошенная, сухая,

Перед моим лицом помельтешив,

Снижается, редеет, затихая,

И тает. Начинают проступать

Изба, крыльцо. И вот выходит мать:

Фигурка в глянцевитом крепдешине

И сапоги мужские на ногах.

Тогда шикарить женщины спешили,

Однако оставались в сапогах.

Ширококостность, дюжая ухватка

Мешали им для полного порядка

Закончить каблучками туалет -

Вдруг землю рыть да прятаться в кювет?

И полуэлегантны, полугрубы

Движенья мамы. Полыхают губы

Багряной птицей впереди лица.

Вот-вот они в беспомощном восторге

Опустятся на моего отца,

Стоящего поодаль от крыльца

В зеленой, беспогонной гимнастерке.

Вернулся он весной, но по утрам

Всё лето возвращается он к нам,

И мы за умываньем и за чаем

В нем новое с опаской замечаем

И прежнее со счастьем узнаём

В неловком отчуждении своем, -

Что было так, а сделалось иначе...

Почти как до войны, живем на даче,

И одуванчик во дворе у нас

Растет, и можно дунуть, как сейчас.

1960

Зеленый костер

Под землей костер зеленый развели.

Пробивается огонь из-под земли,

Пробивается зеленым язычком,

Всё ночами, всё скачками, всё молчком.

Он выплёскивает разные цвета:

Вот уже голубизна и краснота, -

И самой мне только часу не найти,

Чтобы двоюродным оттенком зацвести!

Я сама, сколь ни сложна, сколь ни хитра,

Только выплеск, только цвет того костра...

Он старается, когда я не смотрю:

"Ты всё мешкала, а я уже горю!"

Пробивается, когда я занята

Или просто недостойна и не та.

Каждый раз клянусь начало подсмотреть,

Обещаю быть внимательнее впредь,

И невежественно давит каблучок

Тот двоюродный, зеленый язычок.

1961

Первый день

Чуть сбивчиво пела гармошка,

Пронзительно звали козу,

И в воздухе тонкая мошка

Дрожала, как точка в глазу.

Тревожно, сторожко, чутьисто

Я слушала воздух, росу,

Невнятные шумы и свисты,

Метанья чего-то в лесу.

На самой опушке, у елки,

Я нюхала, в пальцах размяв,