Впивать способных лишь свирельный глас.

И девка в космах, в шелковых шальварах,

Вся растопырясь, пляшет вместо нас.

1987

На свободе

На свободе от песенного размера

Соблюдаю рифму на всякий случай,

Ибо ненависть ждет, как любовь и вера,

Подтверждения правильностью созвучий.

          Ах, колючий

Детства ком, детства комплекс, торчащий в горле,

Со слюной пионерской хрипящий в горне,

Плоть мрачащий - и дух изводящий в корне

          Страх горючий!

На свободе от соцзаказа, цензуры

И от слов: "Кто такая ты? Есть постарше!.."

Верно, были. Бросались на амбразуры,

Смаковали баланду, топтались в марше.

          Дымом ставши,

Или черной слизью осевши в трубке;

Измельчась под теркой рябой и в ступке

Истолчась; исчервившись из мясорубки

          В красном фарше —

Упокойники, узники, униформа

Циркового восточного представленья

Ради паек покоя и граммов корма,

Еле-ельного лампочного каленья...

          Поколенья

Этих, старших, ушли, утвердив рекорды.

Я — про нас, брюхатых с тех пор: аборты

Были запрещены, чтоб восполнить орды

          Населенья.

На свободе уже от стыда-позора,

От беззвучия, скрюченного придонно,

Я хочу судилища, приговора

Для отца, таимого эмбрионно!

          Чтоб законно

Прекратилось это его бессмертье:

Коль желудочек помер — живет предсердье,

А коль оба мертвы — так что-нибудь третье...

Кол в могилу, не менее! Милосердье

          Нерезонно.

На свободе... Не то от былых зачатий

Инкубаторно вылупятся уроды,

И достанет на будущий век исчадий

Вроде нас, но одетых по слову моды...

          Эти всходы

Беззаконностью будут наглы родимой,

Утвержденной кротостью голубиной

Коммунальной нашей семьи единой!..

...Вдруг и этот мой крик — знак моей глубинной

          Несвободы?..

1988

Провокатор

(начало XX века)

Подпольщик, тонкий конспиратор,

Чтобы вернее скрыть следы,

Заняться вынужден развратом —

Взять вин по карте и еды.

Здесь не маёвка и не явка,

Здесь ресторан, и здесь, визжа,

С ним кутит женщина-пиявка,

Конечно, огненно-рыжа.

Нет, не бесплотная курсистка,

Маньячка, дева-Робеспьер, —

Нет, эта женщина мясиста,

Вся из подвижных полусфер.

Он гложет косточку баранью,

Он пьет, и движется кадык,

И взор блуждает по собранью

Продажных прелестей младых.

Всем этим временно владея,

Он постепенно входит в роль.

Обалдевает в нем Идея,

Он шепчет "выпьем", как пароль.

Что там снаружи? Шпик, охранка,

Тюрьма, листовка, динамит...

Эх, шарабан мой, американка,

Не позабыться ни на миг!

Он дышит жирно, виноградно

На запотевшую судьбу,

Преображаясь безвозвратно

В того, с кем прежде вел борьбу.

Он думает: "Борьба и Дело

В известном смысле — только тлен.

А Душу отдавать за Тело

Есть не предательство, обмен!"

Сам над собою вельзевулясь,

Он, оголтело хохоча,

С тюремных и кабацких улиц

В геенну гонит лихача.

1972

Стихи о дурной погоде

Как любили непогоду

Стихотворцы старины!

В снег и в дождь, в большую воду

Были просто влюблены!

Вот несется Медный Всадник,

Весь как Божия гроза —

Аж оттаптывает задник

У бегущего шиза!

Дождь с упорством аккуратным

Монотонит неспеша,

Под подъездом под парадным

Мокнет ржавая душа...

А вьюга такая, Спасе,

Что воистину простор

То ли бесу, то ли массе,

То ли выстрелу в упор!

Ах, поэты! Как вы правы

В этой сумрачной любви!

В дождь ансамбли величавы,

Схожи граждане с людьми.

Дождь пройдет — и загуляет

Благодушный каннибал,

Что дышать мне позволяет,

Мне за тихость ставит балл...

На окно аппаратуру

Ставит добрый людоед.

Веселят его натуру

Водка, музыка и свет.

Солнцем сладко припеченный,

Он глядит из шалаша,

Визгом Аллы Пугачевой

Мысли смертников глуша.

1983

Вдвоем

Сядем тесно и сутуло,

Поглядим своим умом,

Как Россию затянуло