В самый последний день перед твоим выходом на свободу, особенно если ты отбыл долгий срок, вокруг тебя начинается некая суматоха. Твои соседи по камере дарят тебе разные мелочи: веревочку какую-нибудь, или старый обмылок. И если они приговорены к пожизненным срокам, то есть если им нечего терять, ты – в качестве платы за все это – выкладываешь все деньги, которые тебе удалось скопить за проведенные в тюряге годы.

Это традиция, или старинный договор, или что-то вроде того.

Платить, конечно же, не обязательно.С другой стороны, возможно, передвигаться на своих ногах тебе тоже не обязательно.

Я заплатил.

Начальник тюрьмы приглашает тебя в свой кабинет. Он приглашает тебя садиться, угощает чаем с пирожными, и произносит зажигательную речь. Он рассказывает, как ты должен вести себя за стенами тюрьмы. А также – как ты не долженвести себя. Укреплению моральных устоев и искоренению упрямства и непокорности способствует появление двух вертухаев, которые вышибают из тебя последний дух. Затем ты получаешь пачку с пятью сигаретами «Вудбайн», деньги на поездку в автобусе (не дальше трех остановок), и пакетик чипсов с сыром и луком. Последний подарок, разумеется, имеет чисто символическое значение, поскольку ты должен тут же вернуть его.

Если же ты, как я, выходишь на свободу из Пуканюха, который находится в самой середине чертовски необъятной заболоченной пустоши, деньги на поездку в автобусе (не дальше трех остановок) также имеют чисто символическое значение. И если у тебя есть пять сигарет «Вудбайн», но нету спичек, чтобы зажечь их, они также превращаются в не имеющий особого значения символ.

Вертухаи освободили меня от финансово-табачных запасов, и вышвырнули меня на пустырь.

Когда дверь захлопнулась и гогот утих, я медленно поднялся на ноги и вдохнул аромат свободы. Свобода пахла болотом и ослиным дерьмом. Она пахла так, как пахнут небеса.

Днем раньше в Пуканюх прибыл лимузин, чтобы забрать Архив Т.С. Давстона. Признаюсь, что был несколько удивлен, что он не вернулся за мной.

Я отправился в путь по узкому проселку, вдоль колеи, вглядываясь в горизонт и ожидая, что он вот-вот появится.

Не появился.

Наверно, я должен был огорчиться, но я не огорчился. Я был свободен. Я бодро зашаркал вперед, вздымая пыль тюремными сандалиями. Вот ведь гады – в тюремной прачечной потеряли одежду, в которой меня взяли. А мне так хотелось бы влезть в свой старый кафтан! Однако, как сказал мне тот тип, что заправлял в прачечной, всякое случается, и всегда лучше начать все заново – так сказать, с нуля. Кстати, при этом на нем был кафтан в точности как мой, и следует заметить, что выглядел он в нем полным идиотом.

Я начну с нуля. Я просто знал это. Конечно, знал – потому что я уже заглянул в будущее. К моему большому сожалению, только заглянул. Если бы я разглядел его внимательно, я бы не наступал так часто в ослиное дерьмо.

Да к черту это все. Я был свободен. Свободен. Свободен! Я бодро шагал вперед, я ухмылялся во весь рот, я распевал во все горло, и я весело насвистывал, и снова наступал в ослиное дерьмо, и было мне на это наплевать.

Я был таксчастлив.

Не знаю, как случилось, что я сошел с дороги. С другой стороны, хорошо, что я заблудился. Если бы я не сошел с дороги, я бы никогда не набрел на эту маленькую ферму, почти незаметную в тенистой лощине. А если бы я не нашел ферму, я бы не нашел пугало. А если бы я не нашел пугало…

Но я нашелпугало, и оно любезно снабдило меня сменой одежды. Я подкрался к дому и осторожненько заглянул в окно. Я не хотел никого беспокоить, однако мне пришло в голову, что я могу попросить разрешения воспользоваться их телефоном.

В доме была лишь сухонькая дама почтенного возраста, и больше никого. А у меня было такое развеселое настроение, что я решил ее слегка – и абсолютно беззлобно – разыграть. Я вернулся к пугалу, снял с него тыкву, которая изображала голову, надел на себя, подошел к двери и постучал.

– Бу! – сказал я, когда старушка открыла дверь.

Ну я же не знал, что у нее было слабое сердце. С другой стороны, хорошо, что у нее было слабое сердце. Потому что если бы у нее не было слабое сердце, ее бы никогда не хватил инфаркт.

А если бы ее не хватил инфаркт, она уж точно не позволила бы мне взять свою машину, чтобы доехать до ближайшего телефона.

Ближайший телефон был в пабе, милях в двадцати пяти от фермы. Хозяин паба оказал мне самый теплый прием. Я думал, что моя внешность будет отталкивать людей, но нет: хозяин просто расплылся в улыбке.

– Последний раз я видел такую шляпу, и пальто со штанами, – сказал хозяин, – когда мой дорогой папаша расхаживал в таком же вот виде. Всю жизнь тут фермером был, царствие ему небесное.

Я попросил разрешения позвонить, а хозяин спросил, зачем.

Я объяснил, что у одной пожилой леди, моей знакомой, случился инфаркт, и я хотел вызвать скорую помощь.

Хозяин печально покачал головой. Больницы, по его словам, поблизости не было, не было и доктора, который выехал бы в ночь. Его дорогой папаша в свое время скончался от сердечного приступа и он был уверен, что его дорогая мамаша, которая жила одна на ферме, милях в двадцати пяти отсюда, и тоже была слаба сердцем, по всей вероятности, последует за супругом – и тем же способом.

– На то воля Божья, – сказал хозяин. – Пусть он и разбирается.

Я вздохнул и сказал: – Возможно, вы правы.

– Выпьете кружечку за наш счет?

Я выпил кружечку за его счет, и еще одну, а когда закончил, сказал, что теперь мне действительно пора. Хозяин все не унимался и фыркал от смеха по поводу того, насколько мое пальто похоже на то, что носил его отец (а матушка теперь, наверно, обрядила в него пугало), а потом засунул мне в нагрудный карман бумажку в десять фунтов.

– Похоже, они тебе могут понадобиться, – сказал он. – Желаю удачи.

И когда я уезжал в ночь, я знал точно, что удача ждет меня. Я просто зналэто.

И так оно и было.

Я мог бы возвратиться домой – если бы у меня был дом. Родители отреклись от меня сразу после вынесения приговора. Мать поплакала так, как это обычно делают матери, а отец принял удар, как мужчина – которым он и был – и сказал, что он никогда не был обо мне особенно высокого мнения. Так что по пути в Лондон, я думал о единственном месте, куда я мог отправиться, и это место было – Дом Давстона.

Дом Давстона был уже не в Брентфорде. С другой стороны, Дом Давстона не был домом. Это был самый шикарный табачный магазин на Ковент Гарден.

Я знал, что Т.С. Давстон продал свою квартиру на крыше Хотри Хаус. Он послал мне вырезку из газеты со всеми подробностями о том, как городской совет распродавал квартиры и как на этом сколачивались целые состояния. Еще в одной вырезке рассказывалось о процессе и осуждении советника Мак-Мердо, который, как выяснилось, выкачал не один миллион из городской казны. Я ни разу не встретил мистера Мак-Мердо за решеткой. Думаю, он отправился в какую-нибудь относительно роскошную тюрягу открытого типа, куда посылают плохих людей с хорошими связями.

Надо сказать, Дом Давстона произвел на меня большое впечатление. Находился он прямо на центральной площади, рядом с рестораном «Браунз», известным своими отборными гамбургерами. И он был огромный.

Здание было построено в стиле «Баухауз», высшей школы строительства и художественного конструирования в архитектуре и смежных отраслях, основанной в 1919 году в Германии Вальтером Гропиусом (1883—1969). Экспериментальные принципы эстетики функционализма, которые он применял к используемым материалам, оказали влияние на Клее, Кандинского и (особенно) на Ле Корбюзье. Хотя нацисты закрыли школу «Баухауз» в 1933 году, ее влияние ощутимо до сих пор.