– Это когда в сортир приспичит? – уточнил Галкин.

– Ну не в вагон-ресторан же? – буркнул Белоусов.

– Туда пусть лохи бегают. У меня с собой полный продуктовый арсенал.

– И пиво захватил?

– А то!

– Иди вылей, – распорядился Белоусов, уставившись на свои сжатые кулаки.

– Ты что, Николаич? – возмутился Галкин.

– Не Николаич, а Георгий Николаевич. Ступай. Я третий раз повторять не стану.

– А если я не послушаюсь? – с вызовом произнес Глеб.

Белоусов по-прежнему глядел не на него, а на свои руки.

– Пожалеешь, – коротко произнес он.

– В смысле, в морду получу? Так я отвечу. – Галкин выпрямился во весь рост и воинственно подтянул джинсы еще выше.

Георгий Николаевич покосился на его промежность, потом поднял взгляд.

– Если бы я тебе в морду зарядил, – веско произнес он, – то ты бы на койке отдыхал до самого Челябинска. Нет, парень, никакого рукоприкладства. Просто выставлю тебя из вагона, а там пусть с тобой руководство разбирается.

– Так пиво же, не водка! – упирался Белоусов, хотя уже было видно, что он сдается.

– Я слышал, что пиво. А ты меня слышал? Иди вылей.

Достав из сумки коричневую двухлитровую бутыль, Галкин насупился и направился к выходу.

– Погоди, – остановил его Белоусов.

– Чего? – В глазах парня засветилась надежда.

– Вторую прихвати.

– Ну ты даешь! Какую вторую?

– Ту, что рядом с первой, – невозмутимо сказал Белоусов.

Хмыкнув, Галкин извлек из сумки вторую двухлитровую бутылку пива.

– Как узнал? – поинтересовался он.

– Догадался. – Белоусов пожал плечами: – Такому лосю разве ж двух литров хватит?

Галкин ухмыльнулся, а потом нахмурился.

– Гад ты все-таки, Георгий Николаевич, – сказал он.

– Гад, – согласился Белоусов. – Еще какой. Но исключительно по долгу службы, а не из вредности. Так что ступай, парень, ступай.

Он указал на дверь.

За окнами как раз объявили отправление скорого поезда Москва – Челябинск. Состав дернулся и поплыл вдоль перрона, на котором столпились провожающие.

– Туалет, наверное, еще закрыт, – предположил Галкин, перетаптываясь в коридоре.

Видимо, он еще надеялся на то, что суровый начальник смягчится, но чуда не произошло.

– У нас открыт, – заверил Белоусов. – Полная автономия.

Испустив еще один тягостный вздох, Галкин зашагал в сторону заднего тамбура. Там находился второй пост охранения, за который отвечали двое бойцов группы сопровождения – Валера Беляев и Ваня Юдин. Галкин рассчитывал проскользнуть незамеченным, но Юдин, как назло, торчал в тесном закутке возле туалета, поправляя ремень укороченного автомата Калашникова, болтающегося у него на плече. Из тамбура явственно тянуло сигаретным дымом, его товарищ стоял там и курил.

– Пивка для рывка? – пошутил он, увидев Галкина с двумя внушительными бутылками в руках.

– Прокисло, – сказал Глеб, которому совсем не улыбалось объяснять, что с ним обошлись, как с каким-то салагой.

– Быть того не может, – авторитетно заявил Юдин. – Оно же пастеризованное.

– Говорят тебе, скисло.

Галкин хотел уже протиснуться в туалет, когда его осенила блестящая, как ему показалась, идея.

– Слушай, – сказал он, – а ведь и правда!

– Ты о чем? – насторожился Юдин.

– О пиве. Не могло оно скиснуть. Забирай. С тебя четыре сотни.

– «Мушкетерское»? – Юдин взглянул на этикетку. – Не-а. Оно по восемьдесят.

– Бери за двести пятьдесят, – решил Галкин. – За оба баллона.

– Не-а.

– Что ты заладил, «не» да «не».

– Беляев, – Юдин ткнул пальцем в сторону тамбура. – Заложит.

– А ты тихонечко, – посоветовал Галкин, решивший во что бы то ни стало возместить хоть часть затрат. – Он не учует.

– Валерка? У него нюх, как у собаки. – Юдин с печальным видом покачал головой и перевесил свой АК-74У на другое плечо. – Сам пей свою кислятину.

– Почему кислятину? – возмутился Галкин. – Нормальное пиво.

– А кто мне минуту назад втирал, что оно прокисло?

– Да это я просто так. Пошутил.

Юдин хотел возразить, но не успел. Дверь тамбура распахнулась, и оттуда выглянул Валерий Беляев.

– Вы чего это тут? – поинтересовался он, подозрительно косясь на емкости в руках Галкина.

– Говорим, – ответил тот. – А что, нельзя?

– Если языком болтать попусту, то нет, – отрезал Беляев, здоровенный детина с длиннющими руками, автомат на плече которого казался игрушечным. – Тут пост, а не пивная.

– Глеб мерами безопасности интересуется, – нашелся оробевший Юдин.

– Ну спрашивай, – разрешил Беляев. – Что тебя беспокоит?

Почесав затылок, Галкин высказался в том смысле, что беспокоит его вентиляционная система вагона.

– А то будет как в том фильме французском, – пояснил он, – где охрану газом траванули. Шланг в дырку просунули, и пш-шт-тт…

Беляев снисходительно усмехнулся.

– Тут никаких «пшт» быть не может, – сказал он. – Исключено. В вагоне отдельная фильтро-вентиляционная установка функционирует, воздух очищает. Ну, по типу армейской, с сигнализацией отключения или повреждения. Если что, на пульте сразу красная лампочка загорится.

– Тогда я спокоен, – заявил Галкин, сделав серьезную мину.

– А вот я – нет, – сказал Беляев.

– Это почему?

– Потому что спиртное распивать на работе запрещено.

– Не спиртное, а слабоалкогольное, – буркнул Галкин. – И потом, никто не распивает.

– Чего же ты с этими бутылями по вагону носишься, как дурень со ступой?

– У напарника конфисковал.

– Ну? – изумился Беляев.

– Вот тебе и «ну», – сердито произнес Галкин. – Николаич пивка для рывка предложил, а я ему: «Не положено».

– Молодец.

– Сам знаю. Ну-ка…

Потеснив недоумевающего Юдина, Галкин протиснулся в туалет, отвинтил крышку и принялся лить пиво в унитаз. Выражение его лица было страдальческим, но решительным. Как будто он себе собственноручно зуб рвал. Или пулю удалял, полученную во время героической обороны.

В переднем тамбуре, расположенном в противоположном конце вагона, разговор шел не о напитках и не о вентиляционной установке. Там была выбрана тема более увлекательная. Обсуждали ее двое – Антон Новиков и Виктор Титов, вооруженные такими же укороченными «калашами», как те, что находились у Юдина и Беляева.

С первого взгляда Новиков был писаным красавцем – густые черные брови вразлет, тонкий нос с горбинкой, яркие, вечно влажноватые губы. Портили его плохие зубы, тем более что некоторые из них вообще отсутствовали, вынуждая его строить из себя неулыбчивого, немногословного парня. Отчаянно смелый, просто-таки бесшабашный в бою, он до чертиков боялся дантистов, а потому предпочитал лечить зубы сам, то полоская рот какими-то экзотическими настойками, то втирая в десны еще более экзотические мази. Все это помогало мало, а скорее всего и вовсе не помогало.

Общаясь с девушками, Новиков старался не улыбаться и цедил слова так, что казался парнем угрюмым, хотя натура у него была жизнерадостная, живая. Раскрывался он лишь в компании боевых друзей, знавших его как облупленного. От них ему скрывать было нечего, да и незачем.

– Вот захожу я в кухню, а она такая стоит… – Новиков изобразил руками нечто вроде фигурной вазы. – Просвечивается вся на солнце в халатике своем беленьком.

– А под ним? – взволнованно спросил Титов, кряжистый, мохнатый коротышка, у которого волосы росли повсюду, да так густо, что он смахивал на небольшого кривоногого медведя, обряженного для потехи в военную форму.

– А под ним известно что, – усмехнулся Новиков.

– Ничего?

– Почему ничего… Трусы, лифчик, все как полагается. Но халатик-то просвечивается.

– Это хорошо. – Титов сглотнул слюну. – А то моя вон напялит какую-то хламиду байковую и шляется в ней по дому днем и ночью. Я ей: «Дай хоть тебя рассмотреть, Люсь». А она: «Себя рассматривай. В зеркале». А чего я там не видел?

– Ну, зрелище, наверное, выдающееся, – засмеялся Новиков, выставляя на обозрение подводившие его зубы. – Есть на Волге утес, диким мохом оброс.