— Привет, дорогая, — сказал он. — Ты, конечно, можешь бросить трубку, но я хотел тебе сказать, что кое-что понял.

Он вслушивался в ответ, а в мыслях был за сотни миль отсюда, там, где кончался этот телефонный провод.

— Нет. Я позвонил сказать тебе, что ты права, — заявил он. — Виноват во всем я. Я был эгоистичен и несправедлив с тобой. Очень хочу, чтобы ты меня простила. Меняться надо мне, и я уже изменился!

— Милая моя, я так тебя люблю! — сказал он, выслушав ее ответ. — И еще больше сейчас, когда понял, что тебе пришлось из-за меня испытать. Чесное слово, ты об этом не пожалеешь!

Он опять прислушался, и на его губах мелькнула улыбка.

— Спасибо. В таком случае, может у тебя найдется немножко времени… для одного свидания со своим мужем перед тем, как ты покинешь его навсегда?

Пока он говорил по телефону, я выскользнул на балкон к моей Лесли и нежно ее поцеловал. Мы обнялись. Как здорово, что мы вместе, что мы

— это мы!

— Не разойдутся ли они снова? — спросил я. — Может ли человек разом так сильно перемениться?

— Я надеюсь, — сказала Лесли. — Я верю в него, он не искал оправданий, а хотел стать другим!

— Мне всегда казалось, что люди, рожденные друг для друга, любят, не ставя своим возлюбленным никаких условий, и ничто на свете не может их разлучить.

— Не ставя условий? — переспросила Лесли. — А если я без всякой причины вдруг стану жестокой и нетерпимой, если начну измываться над тобой, ты будешь меня все так же страстно любить? Если я начну с тобой драться, исчезать на недели, если буду спать со всеми подряд, напиваться и проиграю в карты все наши деньги, ты все так же будешь передо мной благоговеть?

— Если так, то моя любовь может довольно быстро испариться, — ответил я. «Чем больше нам угрожают, — пришло мне на ум, — тем меньше мы любим». — Интересно получается: любить не ставя условий, все равно, что отвернуться от того, кто с тобой рядом, и не смотреть , что он делает! Выходит, такая слепая любовь — это безразличие.

Она кивнула.

— Я тоже так думаю.

— В таком случае, пожайлуста, поставь мне побольше условий, — попросил я, — и люби только тогда, когда я лучше всех на свете, а если я забываю о тебе или становлюсь занудой, то тут же начинай ко мне остывать.

Она рассмеялась.

— Ладно. Ты — тоже.

Мы на прощание заглянули в комнату. Другой Ричард все еще болтал по телефону.

— Почему бы в этот раз тебе не попробовать самому поднять Ворчуна в воздух? — спросила Лесли. — До того, как мы вернемся домой, ты должен почувствовать, что это у тебя получается.

Я все себе ясно представил — вот ручка газа нашего невидимого гидросамолета, вот я берусь за нее и тяну…

Ничего. Окружающий мир остался совершенно неподвижен.

— Ну, Ричард, — воскликнула она, — это очень просто. Сосредоточься!

Но не успел я последовать ее совету, как все вокруг привычно задрожало она взялась за дело сама.

— Постой, дай мне еще раз попробовать, — попросил я.

— Конечно, любимый, —сказала Лесли. — Давай еще разок. Запомни, главное надо хорошенько сосредоточиться…

В эту секунду мы поднялись в воздух, и под нами зашумело море. Тут Лесли сбросила газ, мотор захлебнулся, снова взревел, но было уже слишком поздно.

Наш Ворчун на мгновение замер в воздухе и камнем рухнул вниз.

Я успел подумать, что посадка выйдет не из легких, а затем мы врезались в воду, и в кабине словно взорвалась бомба.

Ремень безопасности лопнул, как паутинка, — чудовищная сила выбросила меня наружу через лобовое стекло. Когда я, задыхаясь, добрался до поверхности, наш гидросамолет погрузился уже метров на пятнадцать.

Нет! Закричало все во мне. Нет! НЕТ! Я нырнул в гирлянду пузырей пара, рожденную раскаленным двигателем, туда, где смутно белел наш красавец Ворчун. Глубина сдавила уши, стонал умирающий самолет. Я оторвал искареженную дверцу кабины, отстегнул безвольное тело Лесли, ее золотистые волосы и белоснежная блузка колыхались, как в замедленном кино, и начал подниматься с ней к поверхности, туманно мерцавшей высоко над нами. Она мертва. Нет, нет, нет. Я хочу умереть, утонуть, остаться здесь навсегда!

В душе боролись отчаяние и самообман: а вдруг она еще жива? Вдруг ее еще можно спасти?

Она мертва.

Я должен попытаться ее спасти!

Один шанс из тысячи. Я снова наверху, но сил уже не осталось.

— Дорогая, все в порядке, — задыхаясь, бормочу я. — Сейчас все будет хорошо…

Мимо, едва не зацепив, на полной скорости проносится катер и накрывает нас пенистой волной. С него, обвязавшись веревкой, прыгает спасатель…

Это был вовсе не сон. Гранит леденил мне щеку. Здесь я был уже не призраком и не безучастным зрителем, а единственным актером в этой драме.

На этом склоне множество цветов, посаженных ее рукой. Я лежу на ее могиле, и слезы льются из моих глаз на надгробье. А на нем начертано только одно слово: Лесли.

Дует осенний ветер, я его не чувствую. Я снова дома в своем родном времени, но мне на это наплевать. Вот уже три месяца, как я остался совершенно один в этом мире, не в силах выйти из оцепенения. Казалось, на меня обрушился огромный театральный занавес, придавил своей тяжестью, и я задыхаюсь от горечи невосполнимой утраты. Мне раньше и в голову не приходило, сколько надо мужества, чтобы, схоронив свою жену, остаться жить на этом свете. Моего мужества на это не хватило. И существую я только потому, что обещал это Лесли.

Сколоко раз мы строили планы: мы умрем вместе, что бы ни случилось, мы умрем вместе. «Но если все же», — сказала она, — я умру первой, ты должен жить! Обещай мне!"

— Хорошо, если ты тоже пообещаешь…

— Нет! Если умрешь ты, мне незачем жить. Я хочу быть с тобой.

— Лесли, это не честно! Я дам тебе такое обещание. Может быть, это случиться, чтобы мы смогли силой своей любви победить смерть и доказать, что на этом жизнь наша не кончается. Но ты должна мне обещать то же самое.

— Нет, Ричард, если ты умрешь…

Мы долго спорили, не желая даже мысленно смириться с возможностью разлуки, но в конце концов, обессилев, дали друг другу клятву, что самоубийства не будет.

Теперь я об этом сильно пожалел. В душе я чувствовал, что умру первым. И знал, что, подобно вольному оленю, ради нее смогу перемахнуть через ограду, отделяющую тот мир от этого. Но из этого мира в тот…

Я лежал на траве у застывшего надгробья. Какой же я дурак, что дал ей эту клятву!

Будь по-твоему, Лесли. Но теперь я оставил всякую осторожность, мне больше нечего было терять. По ночам я гонял на ее стареньком «Торрансе» по узким улочкам городка, словно боролся за кубок мира в авторалли.

Я швырялся деньгами. За сто тысяч купил себе спортивный самолет «Хонда Старфлеш» — в его почти невесомом фюзеляже пряталось семьсот лошадиных сил. Сто тысяч — чтобы по субботам участвовать в воздушных аттракционах на радость местным любителям авиаспорта.

Да, я сказал, что до самоубийства дело не дойдет, но я не обещал своей жене, что буду вести себя в воздухе паинькой.

Я с трудом поднялся на ноги и поплелся в дом. Багровел закат, раньше бывало Лесли с восхищеньем таскала меня по своему цветнику, и мы любовались ее сокровищами в лучах заходящего солнца. Сейчас все вокруг было серо.

Пай сказала, что мы сможем найти обратную дорогу в наше время. Почему же она не сказала, что для этого самолету придется рухнуть в море, и один из нас погибнет?

Дни напролет я изучал все новые и новые книги о смерти. Сколько людей пытались пробиться сквозь эту стену! И удавалось это только тем, кто был по ту сторону. Однако, если Лесли и была где-то поблизости от меня, все видела и слышала, знать о себе она не давала. С полок книги не падали, двери сами собой не открывались.

Спал я на веранде под открытым небом. Я не мог уснуть в нашей постели без нее.

Мой сон — прежде служивший мне школой новых знаний и ареной удивительных приключений в иных мирах — теперь наполняли смутные тени и обрывки из немых кинофильмов. Вот она промелькнула, бросаюсь за ней, и просыпаюсь в безысходном одиночестве. Но почему! Почему она не дает о себе знать!