От 1-го Лабинского полка немедленно был командирован офицер с несколькими казаками, чтобы получить свою долю на фронт, родному полку, который стоит впереди и сторожит с востока Гойтхский перевал.

Я вначале не понял своего офицера-приемщика, когда он смущенно доложил, что «муку он привез, а зерно отобрал в дороге генерал Бабиев для своего конвоя».

— Как отобрал? — с глазами, налитыми холодным стеклом злости, спрашиваю его резко.

Офицер продолжает доклад-оправдание: «Едем мы по улице уже в конце Туапсе, на крыльце одного дома стоит генерал Бабиев и спрашивает:

— Какого полка?

— 1-го Лабинского, — отвечаю.

— Что везете?

— Муку и зерно для полка.

— Ну, муку везите, а зерно заворачивайте сюда, — командует генерал.

Я вначале думал, что генерал шутит, и, не останавливаясь, еду дальше, а он уже кричит мне:

— Стой!.. Не слышишь приказания, что ли?

И сам командует ездовым казакам:

— Заворачивайте сюда!.. Ко мне во двор!

Я докладываю генералу, что это «наряд для полка, его ждут голодные на фронте!». Но куда там!

— Не разговаривать много! — кричит он и добавляет: — Полком командует полковник Елисеев, ну и хорошо, мы с ним приятели и помиримся. Там он все же чего-нибудь да достанет, а тут — ничего нет!

Забрал фураж и отпустил меня только с мукой», — смущенно закончил офицер-приемщик.

Не буду писать о возмущении командиров сотен и обоих моих помощников Булавинова и Ткаченко, которые, кстати сказать, недолюбливали своего сверстника Колю Бабиева. О своем возмущении писать тоже не буду. Кто командовал хотя бы сотней на фронте, в голоде и холоде, тому мои чувства должны быть понятны.

Немедленно посылаю телефонограмму генералу Науменко в Туапсе в таких выражениях, которые сдерживались в своем негодовании только воинской дисциплиной. Свое негодование закончил тем, что выра-

Jbfix

зил удивление — как мой офицер не открыл огонь по захватчику, а в следующий раз я буду назначать взвод казаков с определенным указанием «стрелять», беря всю ответственность на себя. Тут же указал, что генерал Бабиев держит у себя две сотни — отдельный дивизион Аабин-цев Козликина, принадлежащий целиком Лабинской бригаде.

Генерал Бабиев не был подчинен генералу Науменко, но я отлично знал, что они дружны между собой и Науменко легко может повлиять на властного Бабиева.

Не помню — или при следующей встрече, или по телефону — генерал Науменко так ответил мне:

— Коля горяч, но неплохой человек. Он так любит свои части. И ведь зерно он взял тоже для казаков, и, к несчастью, уже его «потратил», вернуть не может. Но обещает в следующий раз этого не делать. И в этом дал мне слово. А насчет дивизиона Козликина — Вы правы. И он согласился вернуть его полкам, когда они встретятся с дивизией Бабиева.

Я немного «отошел» от злости, так как Науменко всегда очень учтиво разговаривал со мной. 1-й Аабинский полк был ведь боевой силой всего его корпуса!

Гайдамаки. Отряд генерала Закладного

— Елисеев!.. Вы слышали, что у нас в Кубанской армии есть теперь Гайдамацкая дивизия? — спросил как-то меня генерал Науменко перед Гойтхским перевалом.

Ответив отрицательно, слышу его рассказ: «Ну и выдумали же!.. Это ведь Таманские и Полтавские полки — продукт некоторых членов рады. Они сейчас подчинены мне. Дивизией командует полковник Буряк¹⁸⁰. Я считаю его неподготовленным к этому и хотел заменить другим, но мне из Туапсе ответили, из правительства, что если начальником дивизии станет новый офицер, то к нему будет назначен член рады «для наблюдения».

— Почему? — запросил я их.

— Да потому, что гайдамаки верят только одному Буряку, — отвечают мне из правительства.

— Так что это — вроде комиссара в дивизии? — возмущаюсь я.

А они отвечают:

— Как хотите, назовите, но, если Буряк будет смещен, будет именно так и сделано.

Пришлось оставить Буряка», — закончил этот оригинальный рассказ генерал Науменко.

Наша дивизия оставила перевал и перешла к Индюку. Выбирая площадку для постоя полка, натыкаюсь на очищенный бивак. На нем еще осталось несколько казаков, увязывающих двуколки.

— Какого полка? — спрашиваю.

— Та Гайдамацькои дывызыи, — отвечает мне один из них беспечно, даже не посмотрев на меня.

— А хто вамы командуйе? — интересуюсь я, зная рассказ Науменко и переходя на черноморский язык.

— Та пулковнык Буряк, — также беспечно отвечает он.

Я же, словно ничего не зная об этой дивизии, допытываюсь:

— Цэ воны, ци гайдамакы, з Украины прыйшлы сюды, помогать нам?

— Та ни-и!.. Мы Таманьци та Полтавци ну, начальство и зробыло з нас гайдамакив, — немножко оживленно, с некоторым юмором ответил мне этот обозный казак Гайдамацкой дивизии.

Все наши части без боя оставили Гойтхский перевал и сосредоточились у железнодорожной станции Кривянка. Здесь довольно широкая долина, по которой протекает речка Туапсинка; рядом тянется шоссе и железнодорожная линия на Туапсе.

Мы уже несколько дней видим возле себя «Отдельный отряд генерала Закладного»¹⁸¹. Он составлен из казаков Ейского отдела, Атаман которого и есть этот генерал. Отряд пеший, и в нем до 400 штыков. Командует генерал им «по-батьковски». Да и вид его соответствующий. На нем широкая, темного цвета тужурка. Широкие темно-синие шаровары вобраны в сапоги «с напуском». На голове крупная папаха черного курпея. Сам он крупный, широкий, с седой не длинной и неопределенной формы бородой. На нем бинокль, большая полевая сумка и еще что-то на груди и на боках. В руках у него длинный, толстый посох-палка. Опираясь на этот посох-палку, он пешком идет со своим отрядом, как рядовой боец. Вся картина достойна умиления, но в интересах боевого дела этих казаков надо было влить в один из пластунских батальонов, а «дида-гэнэрала», как называли его подчиненные, приютить где-то в тылу.

Его отряд ушел к Туапсе, и на фронте осталась только наша 2-я Кубанская дивизия.

Печальный день нашей дивизии

Генерал Шляхов заболел и эвакуирован. В командование дивизией был назначен полковник Семен Семенович Жуков (см. приложение 1). Это был родной брат флигель-адъютанта, есаула Конвоя Его Величества Жу-

кова¹⁸², застрелившегося на фронте в 1916 году, и Г.С. Жукова¹⁸³, полковника, нашего командира бригады в Финляндии в конце 1917 года. Все братья были высокого роста, стройны и красивы. Семен Семенович добрый, спокойный, хорошо воспитанный и умный офицер, но медлительный. Черная борода с проседью старила его.

22 марта был занят Сочи и все части, беженцы и обозы, естественно, устремились туда. В арьергарде оставался наш корпус, имея 4-ю дивизию генерала Хоранова в самом Туапсе, а нашу — у станции Кривянка. От нее до Туапсе около 25 верст. Задача нашей дивизии — в случае натиска красных отходить на Туапсе.

Был день Благовегцения, 25 марта. Две сотни 1-го Лабинского полка заняли позиции по долине, а остальные полки растянулись по шоссе за ними, держа лошадей в поводу.

К моему резерву подъехал штаб дивизии, спешился и остановился за выступом горы. С полковником Жуковым и начальник нашей артиллерии полковник Кочергин¹⁸⁴. У него седая борода, закоптелая от курения. Оба полковника, видимо, старые друзья. Им, думаю, было около 50 лет каждому, и нам, молодым штаб-офицерам, они казались очень пожилыми. (Батарей при дивизии почему-то не было.)

Стоя за выступом, они бесконечно курили и вели какие-то разговоры-воспоминания о былом Турецком фронте и о знакомых офицерах. Это так не вязалось с тем, что мы находились на позиции и положение наше было непрочное. Мы уже знали телефонограмму генерала Науменко, что Кавказская бригада ведет бой у самых подступов к Туапсе с севера.

Было тихо крутом. Никакой перестрелки. Мы чувствовали, что стоим совершенно напрасно. Предлагаю своему другу, полковнику Кравченко, как старшему в чине, доложить начальнику дивизии, что надо отходить.