Меня угнетала гибель сотника Веприцкого. В мои юнкерские годы его отец был старшим адъютантом Атамана Кавказского отдела полковника И.Е. Гулыги176. Жил он на квартире рядом с нашим домом. Такие кажущиеся мелочи как-то связывали меня с ним. И мне еще придется испытать «муки души», когда его мать в Екатеринодаре придет в наш лагерь и спросит: «Где мой сын?»
Генерал Шляхов и полковник Посевин
В Садовом полк взял все, что возможно, на свои перевозочные средства, сено и кукурузу. Кукуруза тогда была и корм для лошадей, и еда для людей. Торбы и сумы у казаков были заполнены ею. Гурток скота обеспечивал полку мясо на несколько дней. Вот почему казаки полубеззаботно в течение дня два раза перевалили Кавказский хребет у Лысой горы и Индюка и прибыли к станции Гойтх. Штаб дивизии помещался на той же маленькой железнодорожной станции.
Войдя в помещение, вижу полковника Шляхова, сидящего на лавке в фуфайке; рядом с ним неизвестный мне человек в теплой куртке, в сапогах и с косматой, неопрятной шевелюрой. Генерал Арпсгофен сидел в стороне.
— Господин полковник, с 1-м Аабинским полком из села Садового возвратился, — рапортую Шляхову официально.
Он приподнялся с лавки, жмет мне руку и благодарит за удачную операцию. Одновременно с ним приподнялась и та штатская фигура, но после моего рапорта она вдруг произносит:
— Здорово, Федор!..
Поворачиваюсь к этой невзрачной на вид фигуре и, к своему удивлению, узнаю в ней полковника Фрола Посевина177. Боже, как он переменился !
С ним я пробыл в Оренбургском казачьем училище 2 года. Окончив училище младшим портупей-юнкером, он вышел хорунжим в 1-й Линейный полк. Отличный был юнкер во всех отношениях. Отличный гимнаст и ездок. За стрельбу из винтовки награжден училищным золотым жетоном, установленным по всем военно-учебным заведениям (один жетон на сотню или роту и эскадрон юнкеров в течение учебного года) с правом ношения в строю и офицером. В Великой войне награжден всеми боевыми орденами до Георгиевского орркия включительно. Первопоход-ник в Улагаевском батальоне. Под Ставрополем мимолетно видел его летом 1918 года, когда он временно командовал этим батальоном в чине есаула. Теперь он член Кубанской Законодательной Рады, то есть член самого высшего краевого учреждения. Беспристрастно говоря, он достиг наивысшего в своем Кубанском Войске. Но как он переменился внешне: он мрачный, заросший волосами, в полумркичьей одежде.
До поступления в училище мы были с ним, хотя и в разное время, вольноопределяющимися 1-го Екатеринодарского полка и даже одной и той же 4-й сотни есаула Крыжановского. Как младшего юнкера — он очень оберегал меня в училище в первые месяцы и давал советы. Он был гораздо серьезнее меня тогда.
От радости встречи запальчиво забросал его вопросами: «Какими судьбами ты здесь, Фрол (так мы его звали в училище) ? В каком полку ты? Кем командуешь?»
— Да он не в строю-у, — вдруг насмешливо-шутейно слышу я голос Шляхова. — Он член Законодательной Рады, вот теперь-то мы его в горах и повесим, всех мы их разгоним здесь, это не в Екатеринодаре, — продолжаю слушать я урывчатые фразы своего начальника дивизии.
Посевин ничего на это не ответил. Он оставался молчаливым и все таким же мрачным. А Шляхов, словно доволен своими остротами, продолжает:
— Но тебя, Фрол Яковлевич, мы помилуем. Ты хороший человек и отличный был офицер.
Посевин не реагировал и на это. Оказывается, они были однополчанами и большими приятелями. Разговор был исчерпан. Шляхов просто пошутил над своим другом, и мы все трое улыбаемся. Молчавший до этого генерал Арпсгофен, вдруг обращаясь ко мне, весело говорит:
— А Вам, Федор Иванович, не повезло. Вы так удачно командовали дивизией и вот — сдали ее не вовремя, а то были бы генералом. Вы ошиблись, рапортуя, начальник дивизии не полковник, а генерал.
Все улыбаются, но я ничего не понимаю. И тогда Шляхов рассказывает:
— Когда Атаман Букретов со своим отрядом присоединился к отступающим’ Кубанским корпусам, то для облагодетельствования старших начальников всех полковников, занимавших генеральские посты, произвел в генералы автоматически. Вот и попали в это число я и полковник Хоранов, — закончил он свой рассказ.
Меня эти слова больше испугали, чем порадовали. Генералом быть в 27 лет от роду?!. Нет и нет! Это очень рано. По мирному времени я был бы только старшим сотником и 6 августа сего года, по выслуге лет, произведен в подъесаулы, в самый красивый чин — с четырьмя звездочками на погонах. К тому же — ну зачем мне теперь чин генерала в горах, в лесах, в голоде и без территории! Да и душа еще хочет резвиться. И если полковнику многое недопустимо, то генералу совсем рке будет нельзя позволять многое.
Раннее производство в высокие чины без стажа не полезно воинскому делу.
Учащаяся молодежь. Произвол
С полком, в лесу, занимаю позицию. Нас с красными разделяет поляна с пролеском. Противника мы не видим. Он пассивен.
3-я Кубанская казачья дивизия генерала Бабиева была снята и отправлена в Туапсе.
Наш 2-й Кубанский конный корпус генерала Науменко разрознен, так как 4-я Кубанская казачья дивизия генерала Хоранова переброшена также в Туапсе и Кавказской, довольно сильной и стойкой, бригадой занимает позиции на ближайших возвышенностях севернее Туапсе. у
Штаб корпуса там же. А меж нашими дивизиями корпуса все пространство забито войсками, обозами, беженцами из Майкопа. Наша дивизия предоставлена самой себе. «А может быть, оставлена в арьергарде, как самая стойкая?» — думал я.
Главную позицию занимают пластуны, прибывшие с Войсковым Атаманом из Екатеринодара. Встречаюсь с сотней учащейся молодежи. Их, кажется, целый батальон. С интересом рассматриваю их на биваке. Все одеты в английское обмундирование — новое и добротое. Они сняли свои громоздкие ботинки на гвоздях — «танки», как их называли в Добровольческой армии, и по-солдатски сушат на солнце свои «онучи».
Вглядываюсь в их лица. Лица молодые, интеллигентные, не тронутые бритвой и — уставшие, бледные, грустные. Видна их физическая незрелость и непривычка к суровой походно-боевой жизни, которая выбила их силы.
Весь младший командный состав — казаки-урядники. Они немного грубоваты в обращении с ними, хотя и хотят быть вежливыми, но строевое грубое слово старых службистов-урядников так не подходит к этим славным юношам.
Конечно, все они выступили в поход добровольно. И перенесут всю горечь капитуляции Кубанской армии, как и преследование от красных за этот поход.
Узнаю, что командир одной из сотен — сотник Федор Прохода178. Нахожу его и обнимаю старого друга, «вольняка» 5-й сотни 1-го Ека-теринодарского полка, тогда уважаемого всеми нами за его солидность, ум, корректность, доброту и дивное пение казачьих песен черноморских. Он не выдержал со мной экзамен в Оренбургское училище и вернулся в свой полк. Не виделись с ним 10 лет. Но он словно и не рад встрече. Он грустен. Он устал. Молодежью он доволен. Они послушны, но мало обучены. И они очень устали, почти выбились из сил в походе по грязи, по горам, по долам, по лесам. Но их батальон опять выступает куда-то. И мы расстались с Федей Прохода вновь и навсегда. Больше я его не встретил.
«Положение на фронте Туапсинской группы не было тяжелым, но продовольственный вопрос был в катастрофическом положении. 18 марта, на Туапсинский рейд, пришел из Крыма первый транспорт «Хоракс» с продовольствием и огнестрельными припасами. Он привез 30 тысяч пудов ячменя, пшеницы, рожь и муку. Прибытие этого продовольствия лишь частично удовлетворило нужды войск», — так написал генерал Науменко в 1924 году и повторил в своих сборниках в 1962 году179.
Полки получили почтограммы — прислать в Туапсе офицеров-при-емщиков с указанием боевого состава частей. Это была неожиданная радость, во-первых — что нас не забыли в Крыму, а во-вторых — мы получим так необходимое продовольствие для людей и зерновой фураж для лошадей.
