А полк стоит и смотрит — как смешались первые ряды красных, как свалилось несколько коней и как они, повернув своих лошадей кругом, потоком хлынули назад. Широким наметом с места полк бросился вперед, в преследование. Правофланговая сотня, брошенная в карьер, на ходу разворачивалась в двухшереножный строй. Полк же скакал в резервной колонне.
По той же балке, во все свои лошадиные силы, неслась красная конница назад по знакомому ей пути на север, к станице Дмитриевской. Боевая обстановка была совершенно неизвестна мне — где находились 4-я дивизия, партизанские отряды, пластуны, гренадеры и штаб корпуса и где были главные силы красных? В чьих руках станица Дмитриевская?
Вот почему, чтобы не попасть в неприятную случайность, я держал полк «в кулаке», в резервной колонне. Кроме того, по опыту убедился, что Гражданской войне разрозненный конный строй мало полезен, как и не устоит при неожиданностях.
Еще одно замечено при стычках конницы: сбитая сторона, будь то белые или красные, успевает ускользнуть от рукопашной схватки «на шашки». Причина этому — чувство страха седока, которое передается лошади, и лошадь скачет во все свои силы. Тогда как настигающая сторона психологически не так активна, ожидает неожиданностей и склонна к осторожности. В данном случае воинственный актив был на стороне красных. Мы ведь отступили «от Воронежа» и держались «на ниточке перед падением в Черное море». Тогда как у красных был полный победный марш. Кроме того, меня удивило следующее: когда дивизия скакала с полковником Кравченко для опережения красных, последние шли вперед, на юг, с непонятной мне уверенностью. И вот только потом, из бюллетеня штаба корпуса номер 7-й, выяснилась тогдашняя боевая обстановка:
«Шедший в левой колонне 4-й Линейный полк был сбит полком красной конницы и бежал, оставив два орудия и пулеметы; причем — много казаков рассеялось. Поведение Линейцев затруднило работу остальных частей.
Доблестные Лабинцы, совместно с отрядом есаула Польского, отбили конницу противника к станице Ильинской. В то время Кавказцы под командой полковника Хоранова овладели станицей Дмитриевской, захватив одно тяжелое орудие и одно легкое. Окончательному разгрому противника помешало недостойное поведение Линейцев».
Этого я тогда не знал. Но должен подчеркнуть — в этой конной контратаке Партизанского отряда есаула Польского не было. Кроме того, два полка, прибывшие в станицу Кавказскую — 4-й Лабинский и 4-й Линейный, — были столь малого боевого состава, что «о полковой их силе» не стоило бы и думать — каждый из них был до 150 шашек. И конечно — красные, своей массой, легко сбили Линейцев, сформированных из старых казаков. Командиром их был полковник И.И. Та-рарыкин102, о чем он сам сказал мне при встрече в Нью-Йорке, «в воспоминаниях о былом».
И вот вся эта масса конницы «белых и красных» до 2000 шашек потоком неслась по балке на север — красные уходили, а Лабинцы настигали. В такой безудержной скачке полк прошел около 10 верст до самой Дмитриевской уже со спустившейся ночной темнотой и остановился у западной окраины ее. Красная конница скрылась к станице Ильинской.
Головная сотня захватила несколько конных красноармейцев «живьем» .
— Кто вы? — спрашиваю.
— Кубанские казаки Линейного полка, попавшие в плен к красным под Купянском, они поставили нас в строй, — ответили они.
Я им не поверил. Во-первых, под Купянском не было ни 1-го, ни 2-го Линейных полков, а во-вторых, хотя они и были в небольших черных казачьих шапчонках и на казачьих седлах, но лица их были типичные «мужичьи» наших кубанских иногородних. Все они в мужичьих тужурках, в обыкновенных черных штанах, в сапогах. Лошади их худо-ваты, но жилистые и бойкие.
Я не мстительный и не злой. На красноармейцев смотрел как на несчастных и обманутых людей. Следил, чтобы все мои подчиненные, и офицеры, и казаки, с пленными обращались хорошо и никаких насилий над ними не делали бы.
В данном случае в особенности бесплодно было карать этих пленных, поэтому поставил их в строй захватившей сотни, но приказал следить за ними.
В опустившейся ночи от жителей станицы мы узнали, что она занята красными. Разместив полк по квартирам в этой стороне, еду с штаб-трубачом Диденко в штаб корпуса, а где он — не знаем. В станице топкая, жидкая грязь, так как она расположена в балке, куда стекает вода со всех перекатов.
Штаб корпуса разместился в противоположной стороне станицы, на южной окраине, у какого-то, видимо, торговца. Въехав в небольшой двор с юга, ординарцы указали мне дверь, где поместился генерал Науменко. Перед дверью только один дощатый порожек, какой бывает у черного входа во двор.
Не зная расположения комнат, толкнул дверь и сразу же оказался в просторной комнате с низким потолком, а главное — сразу появился перед глазами генерала и его начальника штаба, которые сидели за столом и заканчивали свой ркин.
Входя, я предполагал, что вначале будут сенцы и потом уже комната, потом доклад через ординарца о моем прибытии с просьбой принять с докладом, но оказалась полная неожиданность и для меня, и для начальствующих лиц.
Я даже не успел снять папаху с головы, как Науменко, увидев меня, быстро встал со стула, а я, приложив руку к папахе, отрапортовал «о прибытии» с полком, не зная, где же наш штаб дивизии?
Оказывается, генерал Науменко уже все знал, почему принял меня исключительно внимательно, радостно и весело. Он просит первым долгом сесть за стол и закусить. Предлагает рюмку водки, но я решительно отказался, хотя и был голоден. А при свете лампы я только теперь увидел, как я был покрыт грязью, как говорят, с ног до головы.
— А где же штаб дивизии? — спрашивает Науменко.
Я не знаю, что ему ответить, чтобы не подвести своего друга А. Кравченко.
Науменко загадочно переглянулся с полковником Егоровым и просит меня рассказать, «как же все это было». И я рассказал. Оба они слушали очень внимательно, словно сверяясь с другими фактами и докладами, уже известными им. Должен сказать, что генерал Науменко добрый человек, приятный в разговоре, веселый и остроумный. С подчиненными очень тактичный, но иногда для определения событий или личностей употребляет слова «веские», правильные с точки зрения нас, кадровых офицеров, не подлежащие обиде.
Так было и здесь у него. Выслушав мой доклад, он еще раз переглянулся со своим начальником штаба корпуса и досадливо произнес по адресу полковника Кравченко:
— Как-кая д...а!.. Вместо того чтобы атаковать противника в хвост или во фланг — он заскакивал к нему в голову. Благодарю Вас, Елисеев, и Ваших Лабинцев. Вы вторично спасли положение. — Он крепко пожал мне руку. И добавил: — Полковник Кравченко отрешен от должности, и я Вас назначаю временно начальником 2-й Кубанской дивизии. Напишите приказ об этом, — говорит он полковнику Егорову.
Разговор был окончен. Науменко просит меня подождать, пока будет отпечатан приказ по корпусу. Вдруг о чем-то вспомнил и, повернувшись ко мне, быстро спросил:
— А как Ваш Диденко?
— Отличный казак, Ваше превосходительство, — отвечаю ему в тон.
— А где он?
— Держит лошадей у крыльца, — докладываю.
— А можно его сюда позвать?.. Хотя — лучше мы сами к нему выйдем, — как-то запальчиво, с чувством внутреннего беспокойства произнес Науменко эти короткие фразы.
Штаб-трубач Василий Диденко
Когда все восемь полков корпуса вошли в нашу станицу 11 февраля, без боев оставив Успенскую, Ильинскую и Дмитриевскую станицы, оторвавшись от противника euje в Ставропольской губернии, в Кавказской был заметен переполох. Жители ждали красных, может быть «завтра», и с чувством страха думали и решали — как быть?
И офицеры, и я лично думали тогда, что если не завтра, то в ближайшие дни корпус отступит за Кубань, мы, видимо, пойдем в Грузию, там отдохнем, переформируемся, усилимся и через 2—3 месяца перейдем в наступление. Готовясь к этому, я уговорил мать «собираться» и с детьми уходить с нами, оставив только старую бабушку дома, которую красные пощадят.
